В Полтаве мы пробыли недолго, и тут привелось видеть перед отъездом несчастных арестантов в цепях, под присмотром солдат с ружьями работающих мостовую. Хорошо бы сделать картину: вольных цыган и арестантов в цепях. Волю и неволю.
Покончив дела в Полтаве, мы поехали в Диканьку, к приятелю моего дяди князю А. В. Кочубею. Ночью светила луна, было тепло, ветер шумел в тополях; я гулял по саду и восторженно, громко говорил стихи Пушкина:
Тиха украинская ночь.
Прозрачно небо, звезды блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не хочет воздух! Чуть трепещут
Сребристых тополей листы...
Именно такова была эта чудная ночь.
Около полудня мы простились с хозяевами Диканьки и выехали через рощу, по просеке из усадьбы, на большую дорогу. Здесь еще стояли могучие великаны -- дубы; но большая часть крупных дерев варварски уничтожена; были пни, на которые можно было поставить чумацкий воз.
Не сиделось мне, и я, время от времени, просил выпустить меня из экипажа. Дядя ехал шагом, а я шел стороною, прощаясь с привольем степи и полей, пел и скорбел по обездоленной Малороссии и былой казачьей вольности, которую помнили деды и которая жила еще в сердцах народа.
Путь наш шел на Харьков, Курск и Москву. В Харькове я наслаждался малороссийскими песнями, которые исполняли в трактире евреи на скрипках и виолончели.
Остановившись в Москве, в доме родного брата моей матери Василия Алексеевича Перовского, на Басманной {Дом этот построен по выходе Наполеона из Москвы, сложен из сосновых брусьев на войлоке и стоит до сего времени крепко, не облицованный тесом и снаружи не оштукатуренный. 1901 год.}, я бродил всюду и осматривал все. В Кремле я зашел в отворенную калитку Кремлевской стены и оттуда со сторожем прошел в башню, где видел следы застеночной пытки. Алексей Толстой удивлялся, как я попал туда, когда ход запрещен и всегда заперт; значит, судьба в лице сторожа дала мне возможность видеть этот любопытный остаток старины. Я не могу указать, в какой именно башне я был; а с тех пор мои попытки проникнуть в застенки не удались.
Близ Сокольников, в каком-то увеселительном заведении, было гуляние, на которое я и отправился. Мне хотелось там побывать и вернуться домой ночью, в надежде встретиться с оборванцами, нападавшими тогда частенько на прохожих; хотелось попробовать свою силу, но по моей наивности мне не приходило в голову, что нападающий может, не вступая со мною в борьбу, пришибить меня из засады камнем или дубиной. К счастью, ничего со мной не случилось и я вернулся домой, хотя и во втором часу, но благополучно.
Гуляя в Сокольниках, я встретил художника Потапа Терентьевича Петровского, шедшего ко мне навстречу с личностью мне не знакомою. Петровский расцеловался со мною и отрекомендовал меня своему спутнику, Кузьме Терентьевичу Солдатенкову. Простой, добрый и милый Петровский хорошо рисовал портреты, одарен был приятным голосом и пел с чувством; это был искренний человек и теплой души. Солдатенков угостил нас чаем и мы разболтались о петербургских художниках и умершем друге моем, старике Егорове. Время прошло в разговорах об искусстве.
Солдатенков, взяв мой петербургский адрес, просил покупать для него у художников работы, которые найду достойными Программа широкая и я, не зная его богатства, берег его карман. В доме Солдатенкова была крошечная молельня с массой образов и лампад {Тогда в Рогожской части. Он был раскольник.}. Знакомство мое с ним продолжалось в переписке. Я, пользуясь данным мне полномочием, купил "Молящуюся девушку крестьянку" -- у Капкова, очень хорошо написанную, у которой, по желанию Солдатенкова, Капков переписал пальцы крестящейся руки, сложив их по-старообрядчески. У П. А. Федотова купил я "Вдовушку". Художнику А. А. Агину заказал рисунок "Алкивиад, застигнутый Сократом у распутных женщин", который он никогда не сделал, хотя задуман был эскиз прекрасно. Но так как я взял для Агина деньги вперед у Солдатенкова, то и пришлось мне лично возвратить их из своего, в то время очень тощего, кошелька. А. Е. Бейдеману я заказал два рисунка акварелью: "Сцена на кладбище" и "Чиновник в день поминок на могиле", и оба рисунка были им прекрасно набросаны и умно сочинены. Сцены эти были подмечены с натуры, во время моих с ним прогулок на Смоленском кладбище.
За любезное внимание Солдатенкова к художникам и доверие ко мне я подарил ему рисунки своей работы: акварелью "Нищая", сепией "Воин с вином у окна" и сделанный вместе с Бейдеманом рисунок чернилами "Стража средневековая, играющая в кости". Для Солдатенкова я купил, кроме того, несколько рисунков А. Е. Егорова у его сына Евдокима, а также гравюру Рафаэля Моргена с "Тайной Вечери" Леонардо-да-Винчи.
После этого я уехал в Малороссию, заграницу, в Пензенскую деревню и много лет с Солдатенковым не виделся, а с 1875 года служил с ним в Московском Художественном Обществе -- до бессмысленного его разгрома и ограбления в 1893 году {Эту историю можно прочесть в дальнейших моих воспоминаниях.
[Сохранившиеся записки заканчиваются 1870 годом, и, по-видимому, Л. М. Жемчужников отказался от мысли продолжать их дальше.
Здесь заканчивается та часть записок Л. М. Жемчужникова, которая при его жизни была напечатана в "Вестнике Европы". С. Б.]}.
Свободное копирование
