Это было через несколько дней после беседы с Новосёловым. Открылась дверь в камеру, и вошёл очень плотный господин среднего роста с квадратным лицом, на котором глаза были намечены двумя черточками. На нём был хороший заказной костюм и пальто внакидку; в руках он держал шляпу. Бросив свои пожитки на мою кровать, он обернулся ко мне и сказал с приятной улыбкой:
— Хейнц Панвиц.
Я представился в свою очередь и заговорил с ним по-немецки. Панвиц просиял:
— Как приятно, что вы говорите по-немецки, я только что сидел с двумя русскими, которые ни звука не говорили по-немецки, я же, несмотря на два года пребывания здесь, не научился ещё так владеть русским языком, чтобы свободно объясняться.
Мы проболтали с ним два дня и рассказали друг другу свои истории. «Путешествие в страну всевозможных невозможностей» представляет историю моей жизни, поэтому я остановлюсь на встрече с Панвицем.
Детские его годы протекли в воспитательном доме для сирот, расположенном у Боденского озера и организованном каким-то лютеранским пастором, о котором Панвиц упоминал с любовью и уважением. Заведение, в котором он воспитывался, давало своим питомцам и ремесленное образование, благодаря чему Панвиц выучился на слесаря. Проработав некоторое время на заводе, он переменил специальность и поступил в криминальную полицию, где достиг звания «криминал-инспектора» с местом службы в Берлине.
С началом войны он был призван в войска SS и был назначен для работы в контрразведке. Некоторое время был в Чехии (в Праге), а оттуда был переведён в Париж в радиоконтрразведку, где и проработал до конца войны.
Он рассказывал мне, что Париж был занят американцами настолько неожиданно для немцев, что его организация успела на нескольких автобусах и автомобилях выскочить оттуда в самый последний момент. Общей ориентировки у них не было, и поэтому под Берлином они попали в руки русских. О судьбе своих товарищей он ничего не знал, сам же он в течение уже трёх лет сидит по очереди в Лефортове и на Лубянке, подвергаясь различным допросам. Год тому назад чехи требовали его выдачи, но большевики его не выдали. Следственная часть платит ему 90 рублей в месяц на ларёк, так что в общем ему не так уж плохо. О своей дальнейшей судьбе он не хочет задумываться, но рассчитывает, что рано или поздно попадёт в лагерь со сроком в 25 лет.
В тюрьме не принято расспрашивать товарищей об их делах и о том, как и о чём их расспрашивает следователь. Когда они сами рассказывают сущность своего дела, то это в большинстве случаев не совсем соответствует действительности, ибо обыкновенно умалчивается та часть, которая скрывается и от следователя. В чём заключалось по существу дело Панвица, я так никогда и не узнал, но что он будет осуждён — я не сомневался, так как знал психологию большевиков, считающих преступным всё, что делает человек, состоящий на службе буржуазного государства. Позже, примерно через полгода, я встретил Панвица в Интинском спецлагере и, хотя я просидел с ним вместе два месяца в Лефортове, я не узнал его. Полнота его была болезненная, в лагере она опала, и он оказался худеньким человеком с большими красивыми, я сказал бы, детскими глазами и с очень приятной улыбкой.
Хороший товарищ, он оставил по себе наилучшие воспоминания, поэтому мне, уже по возвращении на родину, было больно узнать из полученного от него письма, что в Германии он как бывший национал-социалист не мог найти себе работы и был близок к самоубийству. Это было особенно трагично, так как у него была жена и четверо детей. Поистине евреи владеют миром, и прав был человек, сказавший мне: не тронь жидов, и всё будет хорошо.
Свободное копирование
