Глава шестнадцатая
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПОЛИЦИЯ СССР И МЕТОДЫ ЕЁ РАБОТЫ
Чрезвычайная комиссия, Государственное Политическое управление, Народный комиссариат государственной безопасности, Министерство государственной безопасности — это всё разные вывески одного и того же учреждения, являющегося по существу Политической полицией Советского государства.
Аналогичные учреждения имеются и в других государствах, но нигде они не достигают такой силы и влияния, как в Советском Союзе, и нигде на них не тратится таких колоссальных средств. Они отличаются от советских методами своей работы. Создателем советского метода работы полиции был Дзержинский, который за устройство колоний для беспризорных в малолетних преступников получил от своих коммунистических соратников наименование «Золотое сердце». Это «Золотое сердце», имевшее на своей душе миллионы замученных и расстрелянных людей, создало систему, при которой ни один житель социалистического рая не может избежать бдительного ока своей политической полиции. Почти каждый человек, где-нибудь служащий или работающий, имеется в картотеке этого учреждения. Если учесть, что подавляющее большинство населения служит и работает в государственных учреждениях и предприятиях (причём негосударственных не существует), то можно сказать, что всё население охвачено этим аппаратом, отмечающим грехи и промахи всех и каждого.
Мне могут сказать, что при наличии двухсотмиллионного населения это невозможно, но, к сожалению, это оказалось возможным, хотя и потребовало аппарата, исчисляющегося в миллионах сотрудников, явных и тайных, не говоря о добровольных доносчиках. При каждом учреждении, фабрике, заводе, предприятии, тюрьме, лагере, воинской части, научном учреждении имеется, как я сказал выше, оперативный уполномоченный, являющийся представителем МГБ.
По долгу службы он заносит в свою картотеку всех лиц, находящихся в сфере его деятельности. Руководствуясь данными своей секретной агентуры среди служащих и отчасти доносами, он составляет досье на каждого, кто даёт ему на это какой-нибудь повод. Заинтересовавшись каким-либо лицом, он устраивает за ним наблюдение, результаты коего тоже вносит в досье. Если накопится материала достаточно для возбуждения дела и привлечения к ответственности, оперуполномоченный пересылает свой рапорт и досье предполагаемого обвиняемого в высшую инстанцию.
В противном случае досье служит только для характеристики на случай какой-либо необходимости. Говоря о необходимости, нужно помнить, что все назначения на более или менее ответственные должности требуют согласия оперуполномоченного.
Таким образом, всё население зарегистрировано, жизнь, поведение и слова всех с возможной тщательностью занесены в архивы полиции. Если учесть, что эта работа ведётся в течение добрых 40 лет, объём работы станет ещё более понятен. Быть может, кто-нибудь спросит: а какой практический смысл имеет эта дорогостоящая и кропотливая работа?
Смысл станет ясен, если вникнуть в сущность оперативной работы МГБ. Конечно, единичные аресты производятся, и даже в немалом количестве, но главную массу арестуемых, осуждённых и направляемых в лагеря и на высылку составляют арестованные по так называемым «установкам». Чтобы понять, что представляют из себя эти «установки», я приведу примеры из относительно близкого нам времени, когда «установочные аресты» достигли своего апогея.
По окончании войны с Германией люди антикоммунистического образа мыслей не только в других странах, но и в Советском Союзе, были в уверенности, что следующим шагом Америки будет удар по цитадели коммунизма, по Советскому Союзу. Очевидно, эта же мысль владела и советскими руководителями, которые не могли себе объяснить и допустить, что подарки, сделанные им Америкой, в виде пол-Европы и доброй половины Азии, есть лишь результат глупости или, скажем, неопытности заправил американской политики. Они объясняли эту щедрость задней мыслью: дать, а потом отобрать силой эти завоевания коммунизма. При этом московские заправилы предполагали, что эта сила будет применена против них в момент их наибольшей слабости, а не тогда, когда, захватив без всякого сопротивления полмира, они подойдут сами к Американским берегам.
Итак, в период 1945–1953 годов Советский Союз и его руководители жили под впечатлением неизбежности столкновения с Америкой и подготовляли себя к этой неизбежности. Я не знаю, что делалось в этом направлении военными силами Союза, так как я сам находился в заключении, но я видел десятки поездов, вёзших ежедневно по Сибирскому железнодорожному пути полевую и тяжёлую артиллерию, подвижные радиостанции, что создавало впечатление грядущей войны. Я видел, как для стрелков, охранявших нас с вышек лагерного тына, копались земляные укрытия около них; люди, сидевшие в немецких лагерях, рассказывали, что английские истребители при своих налётах на Германию снижались и обстреливали как раз эти вышки, а солдаты при этих налётах спускались с вышек и прятались в точно таких же земляных укрытиях. Я слышал, как криминальный элемент в своих перебранках с конвоем кричал:
— Вот скоро придут американцы и всех вас на телеграфных столбах перевешают.
О скорой возможности войны мне говорили следователи и, наконец, в силу этой возможности и ссылаясь прямо на неё, мне прибавили к сроку 5 лет, указывая на невозможность выпустить меня на волю во время войны, которая в 1955 году будет, наверно, в разгаре.
Но если, пребывая в заключении, я не мог наблюдать чисто военную подготовку страны к войне, то деятельность в этом направлении МГБ и имел возможность охватить в большом объёме, так как жертвы этой деятельности в сотнях и тысячах поступали как раз в те места, где я находился сам.
МГБ во весь этот период разрабатывало планы «операций», результатом которых были «установочные кампании». Замечу между прочим, что для проведения их в жизнь требовалось санкция Центрального комитета партии, который в то время олицетворялся личностью Иосифа Виссарионовича Сталина. В ходе этих «кампаний» определялось, какие элементы могут быть опасны для внутренней безопасности Советского Союза в случае войны с Соединёнными Штатами, и они «изолировались» в лагеря. Одновременно разрешался вопрос о необходимых сроках изоляции, которых по существу никто не знал. Если придерживаться закона, то максимальный срок был 10 лет, но он показался слишком коротким, и в порядке указа 1947 года был введён 25‑летний срок. Это изменение имело ещё то преимущество, что в случае минования опасности через 5–10 лет можно было проявить «гуманность», которая может быть использована в агитационных целях, и выпустить всех «изолированных» раньше срока. Это, несомненно, имело макиавеллиевский замысел, что досрочно освобождённые будут испытывать чувства благодарности по отношению к власти. К числу неблагонадёжного элемента МГБ причисляло всех, бывших в своё время в эмиграции и вернувшихся на родину, всех, принимавших участие в Белом движении в годы Гражданской войны, а также и лиц, когда-либо сидевших в лагерях по политическим статьям, хотя бы и с незначительным сроком в 3 года или 5 лет. Все такие люди, по мысли МГБ, должны были быть на этот период изолированы, то есть изъяты из жизни.
Несомненную опасность, по мнению органов государственной без опасности, представляли люди, принадлежавшие до революции к партии социал-демократов меньшевиков, к БУНДу (еврейская социал-демократическая организация в дореволюционное время), к организациям анархистов и социал-революционеров. Барышень, гулявших и флиртовавших с американскими и другими офицерами союзных армий, видимо, в достаточном количестве находившихся в Москве, привезли к нам тоже в довольно большом количестве. Особы, «крутившие романы» с немцами, сидели в лагерях уже давно, так же как и лица, находившиеся в районах немецкой оккупации и приходившие в соприкосновение с немцами. Побывавшие в немецком плену по доставлении на родину также немедленно помещались в лагеря. Военнопленные, прошедшие через американские руки, которые по привозе в Советский Союз с восторгом демонстрировали выданное им американцами обмундирование, поражая слушателей его высоким качеством, а также описанием количества и качества той пищи, которую они получали от американцев, испытали репрессии в первую голову.
В течение всей войны и некоторое время после окончания её американцы издавали в Москве журнал «Америка». Советские люди, проявлявшие большой интерес к описываемому в нём американскому образу жизни, и особенности те, кто делился с «друзьями» впечатлениями по этому поводу, тоже оказывались среди нас.
У многих советских граждан, в особенности среди украинцев и евреев, были родственники, эмигрировавшие в Америку, с которыми они в разные периоды имели вполне легальную переписку. Эти родственники в поражающем количестве вдруг оказались агентами американской разведки, а их родичи в СССР поехали в изоляцию, особенно те из них, которые получали из Америки посылки, хотя бы и в более отдалённые времена — во время царившего в России в 20‑х годах голода и деятельности американской организации АРА, боровшейся с этим голодом. Следует указать, что большинство лиц этой категории прекратили свою переписку с заокеанскими родственниками уже в начале 30‑х годов, когда подобная переписка заносилась в соответствующее досье, и поддерживать её стало опасно. Вот для этих «установочных кампаний» картотека МГБ оказалась главным движущим рычагом. Получив установку, что надо арестовать всех лиц данной категории, оперуполномоченные и чиновники принимаются рассматривать свои картотеки и по ним извлекать досье подходящих лиц, отдавая распоряжения об их аресте. Арестовать — это не всё: человека нужно, по советскому выражению, «оформить», то есть дать ему статью и срок. В виде судебного органа функционирует, конечно, ОСО, не связанное никакими процессуальными ограничениями. Меня лично очень интересовало, как это «оформление» осуществлялось практически, и потому я расспрашивал массу людей, даже следователей, о методах работы в этом направлении. Следователи в ответ на мои недоумения лишь смеялись и говорили:
— Был бы человек, а статью всегда найти можно.
С этим мнением было согласно и большинство заключённых. Я был свидетелем, как один заключённый в разговоре с начальником Управления Ангарлага сказал:
— По седьмому и десятому пунктам 58‑й статьи (вредительство и антисоветские разговоры) каждого человека можно посадить. Вот поручите мне, и я вас в два счёта оформлю.
Начальник на это улыбнулся и сказал: «Да, это так», на что собеседник, рассмеявшись, указал на меня и ещё одного стоявшего рядом заключённого и сказал: «Вот вы, полковник, и оформлены, и два свидетеля есть».
Не успевала одна кампания кончиться, как начиналась другая, в начале и конце сливаясь одна с другой. Мы в лагерях по прибывшим контингентам могли судить, чья очередь настала «изолироваться». Интересно, что сами пострадавшие очень долго, иногда до самого конца, не соображали, что они стали жертвой массовой операции, и в недоумении пытались объяснить происшедшее с ними каким-то недоразумением, злой волей «оформляющего» их следователя или просто ошибкой.
Говоря об оформлении на двух примерах объясню, как оно происходило. Я мог бы такими примерами заполнить целый том, но не считаю нужным это делать по той причине, что тому, кто не желает верить, никакие примеры не убедительны, а беспристрастному читателю достаточно прочесть и те, которые я здесь привожу для иллюстрации сущности дела.
Вот заключённый Жуковский, он рабочий-механик Оршинских железнодорожных мастерских. Орша — громадный железнодорожный узел в Белоруссии, находившийся в тылу немецкой оккупации. Железнодорожные мастерские чинили паровозы и вагоны. В этих вагонах и при посредстве этих паровозов немцы перевозили свои войска или вообще пользовались ими для надобностей своего транспорта. Когда советские войска вернули Оршу, Жуковский вступил в советскую армию и дошёл с ней почти до Берлина. К несчастью, ему в одном сражении оторвало ногу; пролежав некоторое время в различных госпиталях и кое-как подлечившись, он вернулся в Оршу, где был принят на работу на прежнее место. По установочной кампании он, инвалид войны, попадает в лагерь как работавший на немцев во время оккупации.
Вот милейший доктор Ихок. Ему 72 года. Он вместе со своей супругой, старой курсисткой, состоит с 1918 года в коммунистической партии. Последний 9 лет он был редактором иностранного отдела газеты «Известия Ц. К.П.». Но до революции Ихок состоял в социал-демократическом «БУНДе», опять-таки вместе со своей женой. При соответствующей установочной кампании оба снимаются с работ, исключаются из коммунистической партии и отправляются: он — в лагерь в Тайшет, она — на высылку в Петропавловск в Сибирь.
И так далее, и так далее. Жертвой такой кампании оказался и Ляпидевский, а косвенным образом и я.
В советской армии офицеров, сохранившихся от Царского времени, середине 40‑х годов почти не было, но на флоте их было относительно много, в большинстве случаев в академиях, штабах и притом на довольно крупных постах. Этих офицеров было решено в 1946 году подвергнуть проверке. Для некоторых это прошло безболезненно, быть может, они не подозревали, что их проверяют. Но многие сели, в их числе и Евгений Ляпидевский. Из его досье выяснилось, что в 1919 году он жил у меня на квартире, в 1922 году был на этой квартире арестован и даже фигурировал на процессе финских шпионов, хотя был за отсутствием улик оправдан. После этого в течение 25 лет продолжал беспорочно служить и даже написал много учебников и научных трудов, а за свою деятельность был неоднократно представлен к наградам.
Но, с другой стороны, отсутствие улик может быть объяснено случайностью, а между тем из досье известно, что у него есть брат Владимир и что этот брат состоит в ряде эмигрантских организаций, «скрывающихся под названиями» Великорусский балалаечный оркестр и Русский хор.
В советских условиях того времени это гром и молния среди ясного неба. Финляндец Бьёркелунд, у которого в 1919 году жил Евгений Ляпидевский, находится в Советском Союзе, в лагере. Из ознакомления с его делом явствует, что он осуждён ОСО и обвинения его мотивированы слабо. Начинают искать в архивах и находят досье Александрова и письмо Бьёркелунда к нему. Бум!
Начинается мое новое хождение по мукам, но на этот раз более обоснованное как для меня, так и для Евгения Ляпидевского.
Свободное копирование
