Глава пятнадцатая
НОВЫЕ НЕОЖИДАННОСТИ
Книги я получил на другой же день, причём молоденькая хорошенькая библиотекарша в беленькой блузке спросила меня, не хочу ли я читать литературу на иностранных языках. Я спросил, нет ли чего-нибудь на шведском языке, и действительно, получил шведские книги, из которых две были издания 1912 года для чтения в поездах, а одна — 9‑й том разрозненного собрания сочинений какого-то шведского историка, охватывающего период Карла IX. Чтение этих книг было мне чрезвычайно приятно и действовало успокоительно на нервы, отвлекая от действительности. Надежд на «отправку на родину» у меня больше не было, а так как я и раньше относился к таким надеждам скептически, то каких-либо «переживаний» я по этому поводу не имел.
Было начало декабря 1947 года, числа мне были неизвестны, но я уже ориентировался во времени и, если ошибался, то, может быть, на один день. Проходя в баню, я имел возможность убедиться в том, что два нижних этажа стоят пустыми, и что вообще народа в тюрьме не так много, как это было в московских тюрьмах, где каждая камера была набита до отказа.
Когда через несколько дней я был снова вызван на допрос, то опять увидел за столом следователя новое лицо. На этот раз это был морской офицер в чине капитан-лейтенанта с погонами механика флота. Он выглядел как морской офицер Царского флота, был вежлив и корректен без всякой искусственности. Я знал по Москве, что офицеры следственного аппарата МГБ могут надевать любые мундиры — какие им самим нравятся, — и поэтому осведомился, вижу ли я перед собой действительно морского офицера Советского флота. На этот вопрос я получил утвердительный ответ с разъяснением, что он не является офицером МГБ, а принадлежит к контрразведке флота и что, услыхав обо мне, он захотел со мной познакомиться и побеседовать по интересующим его вопросам, на что он получил соответствующее разрешение органов МГБ.
Здесь я хотел бы разъяснить то, что стало мне известно только позже, а именно, что армия и флот Советского Союза имеют свою разведку и контрразведку, которые функционируют параллельно с таковыми разведками Министерства Государственной безопасности. Аналогичные задачи и параллельность в работе этих учреждений создают антагонизм между ними, и позднее мне пришлось встретить в лагерях представителей этой армейской и флотской линии, бывших жертвами этого явления.
Разговор наш касался совершенно отвлечённых вещей: мы говорили об искусстве, театре и прочих вещах, казалось, не имевших никакого отношения к тому месту и к тем обстоятельствам, при которых разговор вёлся. Несмотря на это, на столе перед моим собеседником лежал лист бумаги, на котором он иногда делал какие-то отметки карандашом.
Часа через два я был отведён в камеру, где, оставшись один, почувствовал беспокойство в связи с осенившим меня предположением: не собираются ли советские органы завербовать меня в свою агентуру? Эта мысль пришла мне в голову, как только я стал сопоставлять личность моего последнего собеседника с разговорами Рыбакова о моих идеологических установках. В результате я так разволновался, что положительно не мог заснуть… Я резюмировал своё положение словами: «Не было печали — черти накачали».
Однако эти опасения рассеялись очень скоро. Через два дня была внесена ясность во всю эту загадочную до сих пор историю. Произошло это так.
После моей беседы с морским офицером, фамилия которого осталась для меня неизвестной, меня вызвали в полночь к следователю. На этот раз за столом восседал целый синклит. Здесь был полковник, который имел со мной первую беседу, следователь Рыбаков и так мне понравившийся морской лейтенант. Все ответили кивками на мой поклон, и полковник небрежным тоном предложил мне сесть на предназначенный для подследственного стул. Они разговорились и курили, но на этот раз никто мне закурить не предложил.
Через пятьдесят минут открылась дверь, и в комнату вошёл плотный полковник высокого роста в форме, напоминавшей морскую, но с серебряным прибором и значком «почётного чекиста» на правой стороне кителя. Лицо у него было красное и мясистое, губы очень полные и сжатые, густые седые волосы были зачёсаны ёжиком и слегка вились. Синклит вскочил со своих мест и вытянулся. Энергичными шагами полковник прошёл за стол и занял председательское место.
— Так, — сказал он, не теряя ни минуты и вперив в меня светлые водянистые глаза. — Итак, вы утверждаете, Бьёркелунд, что ваша служба в Финляндском Генеральном штабе заключалась в чисто кабинетной работе изучения нашей военной литературы и никакой непосредственно шпионской работы вами никогда не производилось, и что к активной разведке вы никакого отношения не имели.
— Да, — ответил я твёрдым голосом, смотря прямо в глаза полковнику. — Хорошо. Я предлагаю вам сейчас же вспомнить: может быть, в вашей деятельности были какие-либо исключения, когда вы выступали в качестве активного шпиона?
— Нет, я таких случаев не помню.
Полковник позвонил и сказал вошедшему молодому офицеру:
— У меня в шкафу на верхней полке лежит папка, знаете, там сзади. Принесите её сюда.
Наступили молчание и тишина. Я старался представить себе, какая неожиданность меня ожидает, но ничего сообразить не успел, как офицер вернулся и, вытянувшись, передал полковнику папку в коричневой обложке.
— Ступайте, — сказал начальник, после чего быстрым движением вынул из папки какой-то листок и протянул его мне.
— Это вы писали? Это ваша подпись?
На небольшом клочке бумаги было написано: «Посылаемые вами сведения не очень нас интересуют. Главное, что нам нужно — это секретные приказы Ленинградского военного округа; если у вас нет возможности их достать, то нам придётся пересмотреть те материальные условия, которые мы с вами заключили: я могу платить уговоренные 10000 марок в месяц только при наличии приказов. 10 мая 1923 года. Бьёркелунд».
Я поднял глаза и посмотрел на серьёзно-напряжённые лица всех сидевших передо мною.
— Да, это я писал, и подпись моя.
Несмотря на твёрдый голос, которым я это сказал, лицо моё, видимо, выражало такую ошеломлённость, что все, кроме полковника, рассмеялись и не могли некоторое время согнать улыбок со своих лиц.
Свободное копирование
