Путешествие в страну всевозможных невозможностей - 75

Глава тринадцатая

В ПУТИ

— А ведь я тебя сюда пару лет назад привёз! — воскликнул комендант столыпинского вагона, принимая меня и мои бумаги на станции Верхнекамской, откуда должно было начаться моё обратное путешествие.

Такого столыпинского вагона я никогда больше не видел. Обыкновенно все купе вглухую отделены одно от другого, в этом же вагоне все сидячие и лежачие места были, как в обыкновенном вагоне, только отделены решёткой от коридора. Вагон был набит ворами, как бочка с селёдками, и меня запихнули на вторые нары пятым пассажиром, так что ни лечь, ни повернуться было невозможно. При этом, по словам моего соседа, первый этап был в Кирове, а ехать туда нужно было около суток.

Конвой состоял из молодых солдат, видимо, не бывших в контакте с ворами. Во всяком случае, они проявляли максимальную строгость и не позволяли менять своих мест. Таким образом, воры были лишены возможности грабить не-воров, и стоило кому-нибудь из них пошевелиться, как конвоир немедленно кричал:

— Ложись!

В Киров мы прибыли на другой день часа в четыре дня. Пересыльная тюрьма лежит в Кирове за чертой города, недалеко от железнодорожного пути, и нас погнали по полотну дороги. В одном месте пришлось переходить мост, и мой сосед рассказал мне, что когда он в прошлый раз ехал через Киров, то на этом мосту на этап налетел поезд, причём спаслись те, кто, не растерявшись, успели спрыгнуть с полотна вниз; пять человек были раздавлены поездом насмерть.

Наш переход через мост был не столь трагичный, но всё же был не из приятных. Когда мы подошли к мосту, конвой стал нас торопить с переходом. Людям пожилым и к тому же нагруженным узлами и чемоданами, трудно было идти быстро, так как шпалы висели в воздухе и проходить нужно было по узкой дощечке. Дальше было ещё хуже: пересыльные бараки находились в низине, в то время как полотно железной дороги проходило по валу метров 40 высоты, с него нас погнали вниз. По крутому скользкому валу люди катились кубарем, теряя вещи и вымазываясь в грязи, так как в низине они сразу попадали в глинистое болото, по которому до пересыльной тюрьмы надо было ещё пройти метров 300. При дурной обуви такая прогулка не может быть приятной.

Подойдя к пересылке, мы прошли входные ворота и были загнаны в так называемый вокзал. Это довольно длинный барак, разделённый на три равные части. Первая часть была «ожидальней»; здесь заключённые, сидя на полу и на мешках, ждали вывоза во второе, среднее отделение. При входе в это отделение вашим глазам открывался длинный стол, поставленный на возвышении, за которым сидело человек пять штатских и один надзиратель. Все штатские были заключённые; заключённые же перед этим столом производили «шмон» — обыск новоприбывших. Один из сидевших за столом имел перед собой стопку наших формуляров, по которым он нас и вызывал, спрашивая имя, отчество, год рождения и статьи. Если данные соответствовали бумагам, то после довольно поверхностного осмотра вещей — причём раздеваться догола было необходимо — вы переходили в следующее, третье отделение, где заканчивали туалет и ждали, когда вся партия пройдёт через эти формальности.

Эта процедура иногда затягивалась вследствие того, что воры часто менялись фамилиями и сроками, проигрывая их друг другу в карты. Нередко бывали случаи, когда по татуировке выяснялось, что данный вор не Соколов Александр Иванович, как он себя называл и как он числился по бумагам, а Петров Пётр Петрович, разыскиваемый по делу, от которого тому удалось ускользнуть, приобретя фальшивый паспорт на имя Соколова, тогда как точное совпадение татуировки на его теле совпадает с татуировкой Петрова, занесённой в специальную книгу, лежащую здесь же на столе. Его изымают и отправляют в изолятор для дальнейшего выяснения и препровождения туда, где им заинтересованы и откуда ведутся поиски его. Иногда вору желательно вернуться обратно на ту пересылку, откуда его сюда отправили. Тогда он просто не откликается на вызов; когда же после опроса всех остается формуляр, скажем, на имя Филиппова, то он утверждает, что его фамилия не Филиппов, а Козлов, и что срок у него не 5, а 3 года. В таких случаях его с первой оказией отсылают обратно вместе с формуляром для выяснения достоверности его утверждений.

На этом «пересылочном вокзале» меня рассмешил большой плакат с текстом: «Мы живём в такое время, когда все дороги ведут к коммунизму»; под этим изречением стояло в скобках «Молотов»[1]. Учитывая, что пути, ведущие из Кировской пересылки к коммунизму, идут в тысячи лагерей принудительных работ, трудно было бы придумать более уничижительное для коммунизма определение. Но это деталь.

Когда вся партия пропущена через вокзал, следующим этапом для неё является баня, носящая в лагерно-советской обстановке название санобработки. Наш этап состоял приблизительно из 100 человек и для санобработки был разбит на два части.

Раздевалка при бане и сама баня были рассчитаны человек на 25, а нас оказалось как раз вдвое больше этого расчёта. Если же при этом принять во внимание, что большинство приведённых имели всевозможные мешки с вещами, то станет понятным какое неудобство это влекло за собой. После того как мы разделись догола и достаточно потоптались босыми ногами в жидкой глинистой грязи, принесённой сюда на наших сапогах после прогулки к пересылке с вокзала, мы должны были всё своё платье и бельё, кроме меховых и кожаных вещей, надеть на железное кольцо и сдать в прожарку, называемую по лагерному «вошебойней», а сами встать в очередь к парикмахеру, в маленькую комнату с тремя стульями и таким же количеством парикмахеров, из которых были две женщины. Эти «парикмахеры» только брили, волосы с головы снимали машинкой двое других заключённых. Когда «клиент» выходил обратно в раздевалку, то он вставал на табуретку и ему машинкой же стригли лобок и подмышки. Только после этого он направлялся в баню, где при входе стояла шайка с разведённой полетанью[2] для смачивания головы против вшей. Эта полетань называлась заключёнными «советским одеколоном»; специальный человек следил за тем, чтобы никто не пренебрегал этим дезинфицирующим средством.

Наконец баня: десять парных кранов с холодной и горячей водой и чайная ложка полужидкого мыла, которое специальный человек клал прямо на голову заключённого. После этого можно было мыться. Самое затруднительное было впереди. Вернувшись из бани в раздевалку, мы увидели платье, вышедшее из прожарки, сваленным в кучу на грязном полу.

Люди копались в тесноте, стараясь разыскать своё имущество, что в силу его однородности было довольно трудно; кроме того горячие кольца, к которым приходилось прикасаться при ворошении вещей, причиняли ожоги.

Положительным во всём этом было лишь то, что нас никто не торопил. По окончании санобработной процедуры нас построили парами и стали вызывать по списку тех, кому, по разным причинам, полагалось не сидеть в общей камере, а находиться в изоляторе. Мне трудно было определить, кто были эти «избранные», но позже мне объяснили, что в большинстве это были лица, пытавшиеся или подозреваемые в намерении бежать. Всех остальных повели в пересыльные бараки.

Перед входом в бараки нас опять стали выкликать по фамилиям для распределения по камерам, человек по 25 на каждую. Двери в камеры растворились, и надзиратели начали неожиданно очень энергично загонять нас туда. Причина этой энергии стала мне ясна, как только я переступил порог камеры, оказавшейся набитой народом до невероятной тесноты. В помещении было два ряда нар, рассчитанных человек на сорок, между тем нас там оказалось свыше ста. Лежали на нарах, под нарами, и весь пол, за исключением маленького уголка у двери, где стояли две параши, был покрыт людьми так, что некуда было поставить ногу. Однако произошло невероятное, и мы как-то, под напором идущих сзади, втиснулись и стали опускаться на пол, буквально садясь на лежащих людей. Было начало ноября, и на улице было довольно прохладно, но большое окно в камере было выставлено, и только решётка отделяла нас от серого неба. Несмотря на это, было жарко и душно.