Глава одиннадцатая
15‑й ШТРАФНОЙ ЛАГПУНКТ
Была ужасная пора,
О ней свежо воспоминанье,
Об ней, друзья мои, для вас
Начну своё повествованье;
Печален будет мой рассказ.
Всё дурное, что я слышал об этом лагпункте, вполне подтвердилось. Грязь и голод царили повсюду. Истощённые, озлобленные люди в невообразимо грязном тряпье, грязная загаженная зона, чему способствовало то, что, несмотря на наличие уборных, люди оправлялись где придётся, кошмарные разводы под гармошку, когда «отказников» волокли за ноги по грязи, избивая их при этом ногами, отчаянно дурное питание, еженедельные убийства и т. п. создавали ужасающую атмосферу. Систематическое невыполнение плана приводило к тому, что не было выходных дней и по воскресеньям вместо них были «воскресники».
Трудно себе представить, что делали с собой люди, дабы избежать работы. Один прибил себя гвоздём через мошонку к нарам, что не остановило нарядчика сорвать его оттуда за ногу и, таким образом, разорвать мошонку. Держа в руках вывалившиеся мужские атрибуты, он был отправлен в санчасть, где всё было водворено на место и зашито самым зверским образом. Люди втирали керосин в сделанные на ноге или руке порезы, результатом чего было заражение крови с последовавшим иногда «летальным» исходом. Втирали махорку в глаза и т. д. и т. п. Такие действия назывались «мостырками» и практиковались широко. Одним из самых «невинных», но и самым распространённым способом «мостырки» было пожирание громадного количества чистой соли и запивание её водой. В результате раздувались ноги и делалась водянка.
«Отказники» бывали на всех лагпунктах, но их было немного, здесь же они насчитывались ежедневно десятками.
Это были люди, отчаяния которых никакие зверства не могли сломить. После применения всех возможных и невозможных мер, дабы побудить к выходу на работу, их вели после развода в культурно-просветительскую часть, где начальник последней, 20‑летний младший лейтенант Перминов, должен был, согласно инструкции, «культурно увещевать». Этот господин плохо понимал свою задачу и фактически лишь издевался над ними. От него их вели в надзорслужбу, где шивринские молодцы валили их на землю и били ногами. После этого их отправляли в изолятор, где здоровенный грузин из заключённых, занимавший должность «коменданта» изолятора, избивал их «индивидуально», как он выражался, так что после пары часов такой «работы» выходил сам весь в поту и, смеясь, говорил:
— Ну и поработал я сегодня.
Весь начальствующий состав во главе с начальником лагпункта Беловым мало отличался в своей озлобленности и некультурности от контингента заключённых. Было просто страшно.
Первую ночь я провёл в каком-то бараке, где лежал на скамейке, слишком узкой, чтобы можно было заснуть. Несмотря на это, у меня за ночь украли всё, что можно было украсть, а именно пайку хлеба и единственные имевшиеся у меня чулки. На другой день я был вызван к Белову и назначен «художником КВЧ» с правом жить в конуре при «сцене» и «питаться при кухне», как он выразился.
Мой новый «начальник» Перминов дал мне огрызок химического карандаша, кусок старой газеты и приказал немедленно нарисовать ему эскиз декорации для «клубной сцены» и, кроме того, немедленно же нарисовать на сцене КВЧ «картину» с открытки, изображавшей павильон в Летнем саду в Ленинграде. На мой вопрос о красках и кистях он ответил, что я получу их от художника Оглоблина, бывшего до меня. Последний оказался довольно приличным человеком; он дал мне два котелка — один с сажей, а другой с красной глиной, разведённой на клейстере, и пару никуда не годных стёртых кистей из конского хвоста.
При этом он выразил большое удовлетворение по поводу перехода на новую работу в качестве ассенизатора: это даёт ему возможность выходить за зону и зарабатывать лучше, чем «художником», работа которого на этом лагпункте, по его словам, была незавидная — никаких «красящих веществ» достать было невозможно и никаких «заработков» не было. На мой вопрос о Перминове он ответил, что Шиврин в сравнении с ним ангел.
В конурке при сцене было двое нар, но «спальных принадлежностей» не было, так что лежать надо было на досках, подложив под голову рваные мокрые валенки. Класть под голову их было необходимо, иначе их ночью могли украсть. Валенки у меня не украли, но на второй день исчезло одеяло, которым меня снабдил Прокопенко; я апеллировал к Сашке-Слону, который был на лагпункте «главным вором», и в тот же день вечером мне принесли одеяло, правда, не моё, но всё же одеяло; при этом мне было дано разъяснение, что моё одеяло ушло за зону, но что и принесённое неплохое.