Путешествие в страну всевозможных невозможностей - 67

Срок моего наказания кончался 6 марта, после чего я, согласно существовавшей практике, должен был вернуться на 18‑й лагпункт, на что я рассчитывал. Однако за время моего сидения в штрафной тюрьме порядки были изменены, и при каждом освобождении теперь требовался новый наряд, куда отправлять освобождённого. Из-за отсутствия на меня такого наряда я просидел в тюрьме на месяц больше положенного мне срока, то есть до 6 апреля.

Последнее время со мной в камере сидел лагерный парикмахер Ибрагимов, очень красивый азербайджанец, попавший на штрафняк за какие-то романы. Он был спокойный и милый человек, но, к сожалению, страдавший эпилепсией — это было неприятно и очень беспокойно.

Вторым моим компаньоном был ингуш, бывший комендантом на 15‑м лагпункте. С ворами он был свиреп до беспощадности, и те решили его убить. Ингуш каким-то образом узнал о их намерении и предупредил событие: из пяти человек, собравшихся его убить, он сам убил троих, а двоих тяжело ранил; одновременно он ранил ещё двух или трёх человек, хотевших заступиться за товарищей. Его должны были судить в лагере, но начальство было на его стороне и всячески его выручало; через некоторое время он был отправлен за пределы лагеря, и его дальнейшая судьба мне неизвестна.

В лагере этот ингуш уже сидел несколько раз, и каждый раз за убийство. Убийства не были связаны с грабежами, он убивал в драке, в припадке «запальчивости и раздражения». Как сокамерник он был очень вежливый и обязательный и ни на убийцу, ни на «запальчивого» человека похож не был.

В последний месяц моего пребывания в штрафной тюрьме на 15‑й лагпункт приехала центральная культбригада, и я получил записку от Горского, мужа Шурочки Бузовой, с просьбой выйти на лагпункт, так как они хотели бы со мной поговорить и выяснить, чем можно было бы мне помочь. Комендант Прокопенко это мне устроил. Свидание было очень трогательное: меня целовали, обнимали и снабжали хлебными пайками. Мой вид произвёл удручающее впечатление, и все мои друзья, отведя меня в сторону, спрашивали, что со мною делали, и этим напоминали мне иностранных корреспондентов. Я объяснял им, что особенного ничего не делали, а просто не кормили и держали больным в штрафной тюрьме. Шурочка Бузова сообщила мне, что она ждёт ребёнка от Горского, а Горский жаловался на то, что Шурочка так отдалась своему будущему ребёнку, что совершенно не обращает внимания на его личное несчастье: у него качается зуб и, вероятно, скоро выпадет, а это положит предел его артистической карьере, ибо какой же опереточный премьер без переднего зуба? На моё предложение обратиться к зубному врачу в центральной больнице он объяснил мне, что такового там не имеется.

Хлеб, подаренный мне друзьями, чуть не оказался для меня роковым: я не удержался и в ближайшую ночь съел килограмма два, отчего у меня чуть не сделался заворот кишок.

Между тем наряд на меня всё не приходил. 6 апреля, так и не дождавшись его, Шиврин вызвал меня к себе и сказал, что дольше держать меня в тюрьме не может и выписывает на лагпункт, где я буду дожидаться этого наряда. Это было ударом для меня. Во‑первых, я в таком случае терял возможность вернуться на 18‑й лагпункт, где я знал, что получу необходимую мне поддержку со стороны моих тамошних друзей. Во‑вторых, была весна, всё текло, а я был в рваных валенках; рассчитывать на получку ботинок или сапог на 15‑м лагпункте у меня не было надежды и основания; я знал, что за отсутствием именно обуви и одежды многие работоспособные люди не выводились вообще на работу. Что мне удастся получить свои вещи с 18‑го — было тоже более чем проблематично.

Как бы то ни было, я оказался на 15‑м лагпункте и от нарядчика — жуткого господина грузинской национальности — узнал, что в нём и останусь.