Путешествие в страну всевозможных невозможностей - 64

Я пролежал в стационаре дней пять, когда ко мне явился нарядчик и несколько смущённо сообщил, что из Управления пришёл на меня наряд, предписывающий немедленно отправить меня в штрафную тюрьму при 15‑м штрафном лагпункте.

Я должен сделать отступление и объяснить, что из себя представляло это учреждение. В Вятлаге в то время было около 50 000 заключённых, из них было отобрано около 2000 наиболее закоренелых и отчаянных, они не работали, крали, грабили и т. д. Начальство не могло с ними справиться. Таких отправляли на 15‑й штрафной лагпункт. Женщины попадали туда главным образом за проституцию, или за «сожительство», как это звучало на официальном языке. Лагпункт постоянно находился на «военном положении» во избежание бунтов и для подавления анархических настроений его обитателей. До этого лагпункта новое офицерское начальство ещё не добралось, и он возглавлялся довоенными лагерными «специалистами» заплечного дела, малоинтеллигентными людьми. Из 24 жилых бараков — были бараки усиленного режима с решётками на окнах и железными дверями на тяжёлых засовах и замках. Бригады выводились на работы и по возвращении с них запирались в эти бараки на замок. Туда же им приносили еду в соответствующей посуде. Путно работать эти люди даже при желании не могли, так как были до крайности истощены и в большинстве были дистрофики, поэтому положение, связанное в лагере с выполнением плана, было отчаянное. Попытки побегов, как правило неудачные, были очень часты, а начальник гарнизона был известен тем, что пристреливал всех бегунов. Иногда побеги совершались вдвоём или втроём, и после них в лагерь привозили два или три трупа, которые в голом виде клались при утреннем разводе около вахты, и весь контингент, выводимый на работу, маршировал под звуки баяна, игравшего на платформе, построенной для баяниста, мимо этих трупов, лежавших с перебитыми пулями руками и ногами и простреленными головами.

Затем в санчасти производилось вскрытие трупов, причём вынутый мозг и вырезанные внутренности закладывались в живот, и продольный разрез через труп зашивался кишками вскрытого.

Как раз в это время был изменён способ вывозки трупов убитых или умерших в лагере. До этого вскрывались трупы только тех лиц, установить причину смерти которых врач не мог. Поэтому для избежания вывоза за зону живого человека под видом трупа вахтёру на вахте вменялось в обязанность прокалывать труп штыком в нескольких местах. Теперь при каждом случае смерти делалось вскрытие с составлением акта в присутствии оперуполномоченного. Кроме того, больше не разрешалось хоронить трупы голыми: на них стали надевать рваные трусики и тельняшки, а ящик из горбылей, в котором ассенизатор увозил труп в лес, чтобы его там закопать, был заменён гробом или ящиком из досок.

 При штрафном лагпункте функционировала штрафная тюрьма, официально именовавшаяся «Штрафные бригады 15‑го лагпункта». Это был отдельный длинный деревянный барак, стоявший в собственной отдельной зоне и вмещавший 28 камер размером три метра на три с половиной, из которых два метра занимали двухъярусные сплошные нары. Кроме того, в этом бараке было два карцера, представлявших собой длинные коридоры в метр шириной с полами, крытыми кровельным железом, и с дыркой в наружной стене размером в 10 сантиметров на 15, прикрытой снаружи стёклышком на гвоздях. Зимой температура в этих карцерах была 4–5 градусов тепла, а людей туда сажали в нижнем белье и босиком. Стараясь спастись от холодного пола, они становились на бревна стен, растопырив ноги, но, простояв так несколько часов, обессилев, падали на пол. Особенно тяжело переживали этот ледяной карцер уроженцы юга, они часами кричали, пока не теряли голоса. Иногда люди буянили, тогда их зашнуровывали в смирительные рубашки и затыкали рот кляпом, оставляя сутками лежать на железном полу неподвижными и затёкшими. В такой карцер заключённый мог попасть за отказ от работы, за грубость по отношению к начальству, за закуренную в камере папироску и т. п. Больше как на трое суток в такой карцер не сажали, но могли повторять наказание через несколько дней, после чего человека приходилось на носилках отправлять в санчасть.

В штрафную тюрьму сажали на срок от одного до трёх месяцев; после этих трёх месяцев человек становился инвалидом, в особенности, если, как это случалось, он отрубал себе на работе топором пальцы или всю кисть руки. Такие люди назывались «саморубами» и на 15‑м лагпункте были сведены в одну бригаду. За этот поступок лагерный суд карал их 10 новыми годами лагерей, но им, по существу, это было безразлично, потому что их как инвалидов больше не принуждали к тяжёлой работе.

Начальником этой тюрьмы был младший лейтенант Шиврин[1], выслужившийся из простых надзирателей своей исключительной жестокостью. Отсюда эта тюрьма называлась «Шивринской академией», и человек, прошедший её, пользовался у блатных и воров исключительным уважением, что я позже испытал на себе.

Всё это я слышал до моего поступления в это учреждение. Но слушал в и воспринимал примерно так, как воспринимали обыватели рассказы о гитлеровских газовых камерах для евреев: это, конечно, нехорошо, это даже возмутительно, но я сам не еврей, и непосредственной опасности мне лично нет. Так и я в данном случае считал, что я не грабил, не воровал, от работы не отказывался и ни с кем не «сожительствовал». Скажу больше, в даже думал, что с преступным элементом другими мерами и справиться трудно. Поэтому понятны мои замешательство и растерянность, которые я испытал, услышав такую неожиданную для меня новость, притом мне была непонятна причина, могущая вызвать такую меру.

 Но начальница санчасти и врач сказали мне, что, вероятно, им удастся отсрочить мою отправку на «штрафняк» ввиду моей болезни, но чекисты проявили достаточно жестокости, потребовав моей немедленной отправки и распорядившись, что если я не в состоянии идти, снести меня туда хотя бы на носилках. Это распоряжение было скреплено начальником оперативного отделения Управления Вольским[2]. Фамилию Вольский он взял во время войны; до войны его фамилия была, как это ни странно, Хитлер[3]. Это был матёрый старый чекист, еврей, всю свою жизнь проработавший в ЧеКа, ГПУ и затем МГБ. Санчасть спасовала перед его приказом, и в ближайший день я должен был быть отправлен по назначению.

Товарищи мои, не говоря этого прямо, прощались со мной, как с человеком, идущим на гильотину. Даже начальство было смущено и смотрело как-то в сторону. Милый Лола Ицексон забрал у меня всё моё имущество и сдал его в каптёрку. Брать с собой ничего не рекомендовалось, так как там всё отнимут или украдут. Взамен моих вещей на меня была надета всякая рвань, имевшаяся в распоряжении моих товарищей, главное, чтобы было тепло, так как неизвестно, какая температура царит в тюрьме. По прямой линии 15‑й лагпункт находился от 18‑го километрах в десяти, и этот путь я проделал лесными тропинками с двумя конвоирами в два с половиной часа.