Путешествие в страну всевозможных невозможностей - 59

Благодаря всему этому я имел возможность без конвоя выходить за зону и свободно передвигаться по всему посёлку. Длилось это с месяц и кончилось для меня неожиданно тем, что в то время, как я работал в казарме над каким-то лозунгом, ко мне подошёл неизвестный мне офицер и спросил, какая у меня статья и как я пришёл в казарму. Не подозревая, что спрашивающий был начальником конвойных войск Вятлага подполковник Матушкин, я сказал, что хожу без конвоя и пришёл в казарму сам. Матушкин мне ничего не сказал, но больше меня за пределы зоны не выпускали. Дело в том, что разрешения такого рода выдавались конвоем и имелись двух родов: первое, так называемое «расконвоирование», которому подлежали лица, срок которых подходил к концу, или род работы которых требовал свободы передвижения; и второе — «проход по доске», когда имя такого лица записывалось начальником режима на доску, находившуюся на вахте с отметкой на ней каждого выхода за зону и возвращения обратно. В первом случае требовалось разрешение от высшего командования конвоя, а во втором — согласие командира конвоя на данном лагпункте.

Вследствие того, что за последнее время конвой и режим в лагере распустились, Матушкин старался навести порядок и всё и всех подтянуть. Строгости вводились особенно в отношении осуждённых по 58‑й статье, хотя как раз эта категория заключённых очень редко бежала, тогда как уголовный элемент постоянно делал попытки к побегу, правда, в большинстве случаев неудачные. Причина неудач заключалась в географическом положении Вятлага. Он был расположен в тайге, пересечённой бесчисленными реками, ручейками и болотами, территория лагеря была растянута на 175 километров, где все проходимые места охранялись конвойными пикетами. Местного населения было очень мало, а там, где оно было, оно очень враждебно относилось к бежавшему, потому что те, не имея никаких продовольственных резервов, занимались «самоснабжением», грабили и крали на своём пути. Кроме того, жители, способствовавшие поимке «бегуна», получали вознаграждение — 300 рублей деньгами и мешок муки, что при существовавшем в стране недостатке продуктов было весьма заманчиво.

Зимой конвой вообще не сопровождал рабочих бригад; вместо этого делалось сторожевое оцепление, то есть в местах, где зимой можно было бы пройти, устанавливались пикеты, район работ обходился на некотором расстоянии по нескольку раз в день лыжниками, которые в случае побега немедленно замечали следы на снегу и без всякого труда на лыжах нагоняли бежавшего.

Мне рассказывал один уголовник, как он при побеге плыл на бревне по одной из рек и в течение двух суток не встретил ни одного человека.

Я не видел никакого жилья. Он считал себя уже вне опасности и «всплыл» прямо в руки пикету, стоявшему по обоим берегам реки, загороженной на этом месте связанными брёвнами.

По кодексу, за побег из лагеря давался срок по соответствующей статье с максимальным сроком в 5 лет, но для усиления наказания применялась 58‑я статья § 14 о «саботаже», карающая сроком до 10 лет. Вследствие этого, когда были организованы специальные лагеря для «политических», в нашу среду попала масса уголовников, сидевших за побег по § 14. Наказание это кроме большого срока усугублялось тем, что по отбытии его такое лицо не могло вернуться на родину, а направлялось как осуждённое по политической статье в ссылку в Красноярский край, на Алтай или на Колыму.

Потеря мною прав выходить за зону меня особенно не огорчала, так как мне надоело раскрашивать у начальства стены и потолки, в особенности последние, потому что, проработав несколько часов с задранной головой, я начал страдать головокружением и головными болями.

Я уже упомянул, что на каждом лагпункте имеется «комендант» из заключённых, на обязанности которого лежит хозяйственно-административная задача внутри зоны. Это своего рода полицейский, следящий за порядком и чистотой. Как правило, это здоровый верзила с «большим горлом» и такими же кулаками, и если нарядчик был правой рукой оперуполномоченного, то комендант был таковым у начальника режима.

У нас на 18‑м лагпункте комендантом был некий Саенко[1], обладавший всеми данными для своей должности, но по существу бывший весьма добродушным человеком. Он был племянником известного своей свирепостью начальника Харьковского ГПУ, слава которого как палача до сих пор живёт на Украине, но наш Саенко был похож на него только своей наружностью.

Как я говорил, в его распоряжении находились 10 поломоек, которых он сам выбирал и обкладывал любовной податью. Он рассказывал, что для этой цели им разработано расписание на каждый день, причём за день его обслуживали пять девушек, каждая в определённый час дня, когда она выполняла работы по мойке полов в бараках, а Саенко эту работу «контролировал». По воскресеньям у него и у его поломоек был «выходной день».

 Вторым донжуаном, если можно в данном случае применить это наименование, был заведующий кухней. Это был старый лагерник, провёдший в лагерях добрых 15 лет с небольшими перерывами. Он использовал свои прерогативы набирать среди заключённых женщин судомоек и уборщиц на кухню. Таким постоянством, которое проявлял Саенко к своим поломойкам, он не отличался, и состав его работниц был текучий, как и его романы. Как я уже упоминал, он оказался больным сифилисом и поэтому его избранницы несли тяжёлые последствия своего легкомыслия. Странно, что это обстоятельство не было открыто санчастью своевременно, хотя принимались все меры, чтобы открыть «очаг заразы». Производились медицинские осмотры разных заподозренных лиц, но он проскальзывал между пальцами, а заболевшие женщины, по непонятным причинам, его не выдавали.

Но в один прекрасный день правда открылась, виновный был отправлен на излечение, а начальник санчасти, вольный врач, лишился своего места за халатность, ибо лагерные правила вменяли ему в обязанности делать тщательный медицинский осмотр персонала кухни каждую неделю, и все назначения по пищеблоку должны были им санкционироваться.

Вновь прибывший начальник лагпункта капитан Вяткин, до сведения которого дошли шашни Саенко, решил положить им предел, для чего виновный был вызван для объяснений и увещеваний. Разговор, которого я случайно был свидетелем, был довольно бурным. Вяткин указал Саенко, что даже на воле предосудительно иметь десять любовниц, что это, с одной стороны, доказывает половую распущенность, недопустимую у советского человека, а с другой стороны — является злоупотреблением по должности и использованием служебного положения. То и другое карается советскими законами, и он, Вяткин, не может допустить такого явления в подчинённой ему части.

Саенко заявил, что на воле у него было больше десяти любовниц, так как он всегда обладал незаурядным темпераментом, а относительно законов, он никогда не слышал, чтобы ими карались связи такого рода. Относительно использования служебного положения — тоже неверно, так как он никого не насилует, а всё происходит по обоюдному согласию, и Вяткин может опросить поломоек, имеют ли они какие-либо претензии в отношении своего начальства. В заключение Саенко подчеркнул, что поломоек он вербует среди воровок, а не среди столь любезных Вяткину украинок, в отношении которых, учитывая их невинность и патриархальные взгляды, может быть, действительно это было бы плохо.

Вяткин на это возразил, что не собирается дебатировать по этим вопросам, но предлагает Саенко наметить себе «лагерную жену», как это делают другие «придурки», ибо он понимает, что молодой человек в его возрасте не может 10 лет обойтись без женщины, не впав в пучину других пороков. Саенко пытался выторговать себе двух жен, но начальник был непреклонен. Проконтролировать, выполнил ли Саенко свои обещания, было трудно, и дело как-то заглохло.

За лето я получил ещё одну посылку от жены и пару открыток. Жена свои письма нумеровала, и потому я видел, что приблизительно половина писем до меня не дошла; кроме того, в своём последнем письме она сообщила мне, что получила обратно три посланных ею посылки.