Таков был лагпункт, куда меня привели часам к 10 утра. По дороге нас захватил летний тёплый дождик, но когда мы подошли к громадным новым воротам лагеря, он прекратился, и воздух был наполнен ароматом свежей берёзовой листвы. У ворот пришлось довольно долго ждать, чтобы нас пропустили в зону.
Я присел на скамейке у ворот и почувствовал себя, как на даче. Откуда-то доносилось радио, играл вальс. Примерно через час я был впущен в зону и принят на вахте нарядчиком Егоровым, которому незамедлительно передал рекомендацию от нарядчика с 5‑го лагпункта. Прочтя записку, Егоров представился и предложил мне пройти в баню для санобработки и отдыха, пока он меня куда-нибудь устроит на житьё.
По дороге к бане мы разговорились, и мой собеседник спросил, зачем меня прислали на 18‑й. Я сказал, что не имею об этом понятия, но, насколько мне известно, я послан по спецнаряду художником. На это Егоров заметил, что художник на лагпункте есть и здесь что-то не то, но так как я послан по спецнаряду от Управления, то они занять меня другим не имеют права, но, конечно, работа для художника на лагпункте всегда найдётся, и он думает, что мне здесь будет неплохо.
Мне действительно, было неплохо, если принять во внимание, где я находился. При помещении столовой было две комнаты, из которых одна была для занятий с лесоповальщиками и обучения их повальному делу, а вторая была обозначена как комната для занятий с бригадирами. Если первая комната соответствовала своему назначению, то вторая была фактически квартирой лесотехника Голанкова, к которому в виде компаньона поместили меня.
Работы тоже нашлось достаточно. Мастер леса Смородинов откуда-то знал о моих «технических кабинетах», и начальник лагпункта поручил мне оборудовать таковой в комнате для лекций и в моей комнате. Кроме того, начальник приказал мне расписать в его кабинете потолок и изобразить в центре орден победы.
От кухни я получил задание расписать столовый зал и самую кухню, а нарядчик в качестве режиссёра заказал декорации для следующего спектакля. Всё это было бы хорошо, но ни у меня, ни у моих заказчиков не было красок для выполнения этих работ. Из этого затруднения меня вывел художник лагпункта Женя (фамилию его я забыл). Он попросил меня помочь сделать плакат, популяризировавший первую Сталинскую послевоенную пятилетку, так как сам он не художник и умеет только текстовать. (Это он делал тоже неважно, но быстро). Этой работы у него была масса, и вот по какой причине. Каждый день по телефону давалась сводка выполнения работ, или «плана», по советской терминологии, и указывались бригады и отдельные лица, перевыполнившие этот план. В ответ на это на другой день управление давало «телефонограммы» с объявлением благодарности отличившимся, которые Женя немедленно текстовал на щитах, сколоченных из неструганых и забелённых известью досок. Перед конторой лагпункта, переименованной новыми военными начальниками в «Штабное помещение», был целый забор таких телеграмм, причём из управления их получали около 12 часов дня, а готовы они должны были быть к 6 часам вечера, к возвращению бригад с работ. За мою помощь Женя предоставил в моё распоряжение если не краски, которых у него было минимальное количество, то во всяком случае «красящие вещества»: сажу, медный с железный купорос, марганцовый калий, оранжевый стрептоцид — последние два из аптеки санчасти, а также красную глину, добываемую в одной из ям на самом лагпункте. Кроме того, он посвятил меня в секрет изготовления кистей из хвостов и грив лошадей и специально акварельных кистей из беличьих волос.
Я располагал акварельными красками и несколькими приличными кистями для них, присланными моей женой в посылке. К сожалению, присланные ею цветные карандаши были признаны «химическими» и были конфискованы при передаче посылки.
Почти сейчас же начались «портретные» заказы со стороны надзирателей и начальства. Заказчики не так гнались за сходством в лице, как за хорошим изображением орденов и медалей, украшавших грудь модели. Но «дающими» были только мои произведения для кухни и в столовом зале, так как за них я получал лучшие куски из имевшихся для раздачи.
В лагере существовало понятие, что «придуркам» неприлично самим ходить к окну, через которое выдавалась пища. За ней посылался дневальный с котелком, покрывавшимся миской или крышкой, дабы не было видно, что туда положено и сколько. «Придурок» ел сколько ему хотелось, а остальное отдавал дневальному в виде вознаграждения за его труд. На такой способ получения пищи должна была иметься санкция заведующего пищеблоком, санкция, которую просить, по этике лагеря, было нельзя. Повар или заведующий пищеблоком любезно говорил:
— Что вы себя затрудняете, посылайте дневального с котелком, я распоряжусь.
Такое заявление означало укрепление вашего положения в лагере с часто являлось следствием рекомендации начальства, говорившего заведующему пищеблоком при случае:
— Ты не обижай такого-то — имярек.
Официально система «котелков» не разрешалась, и об этом по временам делались распоряжения и напоминания, но они действовали в течение одного-двух дней, после чего всё шло по-старому.
Вторым «дающим» был нарядчик: за мои декоративные работы он распорядился выдавать мне через день пайку хлеба из хлеборезки. Пайка была в 800 граммов, и если её продать, то можно было получить не 15 рублей, как на 5‑м лагпункте, а 30. Этот послевоенный период был за зоной (на воле) настолько голодный, что хлеб (при условии, что остальные члены семьи не работали) выдавался, и то в ограниченном количестве, лишь одному человеку на семью. Поэтому хлеб продавался за зону жившим там «вольным». По лагерной этике, нельзя было продавать этот хлеб самому, это делал дневальный и за это получал свою часть. На вырученные деньги ничего нельзя было купить кроме картошки, которая продавалась в свою очередь «вольными» по 12 рублей за килограмм. Переброска этих продуктов в зону и за зону производилась расконвоированными заключёнными и надзирателями. Через них можно было продавать и носильные вещи. После того как я в так называемом гарнизоне, то есть помещении конвоя, расписал потолок знаками воинских отличий с орденами победы в центре, я окончательно прославился, и меня стали приглашать на квартиры офицеров для отделки в них стен и потолков. Плата за такие работы выражалась в угощении обедом.
Начальник ЧИС (части интендантского снабжения) был, видимо, великий пьяница и попросил все стены его двух комнат расписать бутылками всех известных мне сортов вина с надписью между ними: «Веселие Руси есть пити, не можем без того быти», что я выполнил и был награждён обедом с водкой.
Свободное копирование
