Был уже конец июля. Погода стояла роскошная, что несколько сказывалось на настроении. В это же время я получил письмо от жены. Трудно себе представить, какую бурю чувств пробудило во мне это письмо. Во‑первых, само письмо было на редкость красиво: это не была открытка, исписанная вдоль и поперёк, какие я получал до того; это был большой красивый конверт с красивыми марками и с наклейками «Express» и «Luftpost». Само же письмо на шести страницах было написано так, как пишет человек, желающий побеседовать на темы текущей жизни. Жена писала, что живёт на старой даче, что она купила себе маленькую собственную дачку, на которую хочет переехать на следующее лето, что её верховая лошадь поживает хорошо, и что она каждый день часа 2–3 ездит верхом. Дальше описывала, кто был у неё в гостях и к кому она сама ездила и т. д.
От этого письма на меня пахнуло моей старой «нормальной» жизнью. Одновременно я почувствовал близость жены, как будто я с ней поговорил. Всё это так меня взволновало, что я расплакался. Поуспокоившись, я через пару дней стал читать это письмо всем, кому было не лень слушать, и почему-то очень им гордился.
Впрочем, всем этим переживаниям был быстро положен конец следующим обстоятельством. Идя после ужина в КВЧ, я остановился у витрины с «Правдой», чтобы ознакомиться с событиями. Вдруг ко мне подходит помощник нарядчика и говорит:
— Вы знаете, что вы завтра едете на 18‑й лагпункт художником? — Каким художником? — удивился я, забыв, что совсем недавно я думал выбрать в лагере именно эту специальность.
— Очевидно, художником КВЧ, — ответил собеседник, — на вас наряд пришёл.
Это был для меня удар. Я никак не мог разобраться в происходящем со мной. Мне казалось, что я так прочно устроился, что никто не мог быть заинтересован в моей переброске. Я тогда ещё не знал того, чему научился позже, а именно, что в советском лагере, как и во всём Советском Союзе, абсолютно ничего зря не бывает и что в каждом явлении или перемещении, кажущемся случайным, кроется задняя мысль. Была она и здесь, но я узнал об этом только полгода спустя.
Начальство моего завода попыталось сделать всё, чтобы удержать меня, но из этого ничего не вышло: полковник Кухтиков сперва обещал уладить этот вопрос в положительном для нас смысле, но потом заявил, что решение вопроса находится вне его компетенции, так как переброска предложена оперчека-отделом, так как еду по спецнаряду и, следовательно, меня не могут послать на общие работы, художники же везде живут неплохо.
Примерно через неделю я сдал свои «воздушные склады» из того, что я успел накопить в кладовой завода, после чего я распростился с друзьями и был помещён в тот же товарный вагон, в котором катался по трассе для устройства «технических уголков».
Свободное копирование
