Однако на общие работы мне идти не пришлось: к вечеру у меня поднялся жар, я был взят в санчасть, а на другой день на носу и щеках сделался рецидив «рожи». На пятый день я выздоровел и получил от санчасти освобождение от работ на четыре дня.
За эти четыре дня я нашёл себе новое занятие. Как я упоминал раньше, на территории завода находился дрожжевой завод, изготовлявший дрожжи из древесных опилок путём обработки их химическими препаратами. Получалась тёмная масса; если её поджарить на растительном масле, она принимала вид печёнки, и я слышал, что во время войны в Германии из такой массы делали суррогатную колбасу. Но в лагере не было жиров, на которых можно было бы её поджаривать, потому здесь массу выливали в тот же многострадальный суп, в результате чего в супе повышалось количество белков, но зато он делался отвратительным на вкус. К счастью, завод делал этих дрожжей всего 200 килограммов в день, бывали дни, когда завод не выпускал и ни одного килограмма. Обслуживать же он должен был 18 лагпунктов, так что в среднем каждый лагпункт получал свою порцию лишь один раз в месяц.
Директором завода была еврейка лет 38–40, а её муж — азербайджанец Алиев — был главным инженером-химиком. Эта пара только что отбыла десятилетний срок заключения в лагере по статье 58‑й § 10 и, по освобождении, сочла за благо остаться при лагере. В ближайшее время пара ожидала прибавления семейства.
При заводе была химическая лаборатория, которой заведовала дама не первой молодости. Её все называли Александра Ивановна, на самом деле её имя было Суламифь. Она была еврейка, жена не то полпреда, не то торгпреда в Германии или Франции, после чистки 1936–1938 годов севшего, так сказать, всей семьёй. Сам он находился в другом лагере, а Суламифь с дочкой сидела у нас. Дочка жила с Марселем, о котором я упоминал как о капельмейстере оркестра, и в бытность мою хвоеваром я предоставлял им моё помещение для супружеских тет-а‑тет. Видимо, Марсель рассказал Суламифи, что я ищу работу, и она предложила устроить меня заведующим хозяйством завода, что через несколько дней и осуществилось.
Я принял склады «химических препаратов». Приём был более чем поверхностный: они состояли из 10 вагонов известкового камня, наваленного вдоль подъездного пути; имелись ли действительно 10 вагонов — ни я, ни кто другой определить не могли. Далее в очень большом и хорошо построенном сарае с пятью большими двухстворчатыми дверьми, украшенными висячими замками, хранились 5 тонн суперфосфата и столько же мыльного камня. Количество тоже принималось на слово. Плохо было то, что у сарая не было задней стены, и потому двери с замками представляли собой лишь декорации. Как бы то ни было, я расписался в том, что указанное количество препаратов принял и тем вступил в исполнение своих обязанностей. Они были несложные: завод работал в две смены, и в 8 часов утра я выдавал химикаты на дневную смену, а в 3 часа дня — на ночную.
Я промежутке я отпускал на очередной лагпункт выпущенную заводом продукцию, и вот в этом был залог моих успехов.
Завод работал с невероятным убытком. Поставленное ему дневное задание — 200 килограммов — никоим образом не покрывало расходов по заводу, но благодаря неопытности химиков даже эти 200 килограммов не всегда удавалось получить, и бывали дни, когда вместо дрожжей на фильтрах оставался только незначительный налёт, напоминающий простую грязь. Учитывая, что на лагпунктах к нашим дрожжам относились презрительно и что за дрожжи с них денег не брали, я выписывал им накладные на 300 кг, которые они подписывали. Продукцию из фильтров принимал только я и взвешивал её только я один, поэтому на мой трюк никто вначале не обращал внимания, когда же по окончании месяца учли нашу производительность, то выяснилось, что мы перевыполнили план на 125%.
Директор завода и главный инженер-химик получили от Кухтикова благодарность, и в случае, если и дальше дело пойдёт столь успешно, им была обещана премия. Странно было то, что никто не сообразил моей комбинации и руководство завода серьёзно верило в перевыполнение нормы. Что касается остального персонала, то успехи окрылили их, и они действительно повысили продукцию килограммов на 50 в день. Но так как случались пустые дни, то я решил ликвидировать и этот пробел.
— Послушайте, — сказал я Суламифь, — я не химик и мало понимаю в этом деле, но мне кажется, что сущность нашего процесса заключается в извлечении из древесины глюкозы для образования сусла, в котором могут размножиться дрожжевые грибы. Верно это?
— Да, — сказала Суламифь.
— Ну, в таком случае в те дни, когда в фильтрах ничего не остаётся, значит, сусло слабо и не имеет достаточно питательности. Не знаю, виноваты в этом наши химики-лаборанты или есть другие причины, например, в оборудовании завода, но мне кажется, что мы можем устранить эти явления, пуская в сусло овсяную лузгу. Лузга ведь тоже древесина, но она содержит в себе сахара безусловно больше, чем простые опилки.
Суламифь задумалась и сказала, что я, вероятно, прав, но только где взять эту лузгу?
— Но позвольте, основой нашего питания является каша, следовательно, в лагере имеется или должна иметься круподёрка. Ячмень она дробит с шелухой, но овёс она принуждена чистить от лузги — это раз, а два — я сам видел здесь на заводе сарайчик, в котором хранилось мешков 50 с овсяной лузгой; как выяснилось, ею кормили коз.
Мой совет был принят, и результат был положителен. Директорша говорила мне комплименты, а Кухтиков похвалил. Одновременно у меня завязывались знакомства с разного рода другими начальниками, имевшими огороды и нуждавшимися в суперфосфате, а жены их приходили ко мне и просьбой получить немного мыльного камня для варки мыла, которое было настолько дефицитным товаром, что нам для мытья давали глину с содой.
Несмотря на эти успехи и кажущееся упрочнение моего положения в лагере, моё моральное состояние было тяжёлое. Чувство погребённого заживо не покидало меня, вздорность моей гибели продолжала меня угнетать. Погибнуть за дело, в которое веришь и которому служишь, не обидно, но погибнуть по недоразумению, за компанию — это обидно. В разговорах с Деспотули я, правда, выражал надежду, что рано или поздно мы вырвемся на свободу, если только переживём войну с Америкой, в которую я, как большинство заключённых, свято верил. Нас нельзя осуждать за наивность, так как трудно было предположить, что Америка серьёзно, как это оказалось позже, сделает всё, чтобы самым добросовестным образом способствовать усилению своего главного и смертельного врага — Советского Союза. Деспотули в войну с Америкой не верил, а потому не верил и в возможность нам когда-либо вырваться из того положения, в котором мы очутились.
Свободное копирование
