Путешествие в страну всевозможных невозможностей - 45

Итак, возвращаюсь к прерванному рассказу. Новый 1946 год я встретил на 5‑м лагпункте Вятского трудового лагеря в его пересыльном бараке, куда два дюжих латыша помогли мне «дотащить» мою ослабевшую особу. Расположившись на нарах, я стал обозревать просторный барак и его обитателей. Большинство находившихся здесь были уголовные, и публика отличалась от той, которую я видел в Бутырке и в этапном вагоне. Моё первое знакомство состоялось с неким Уразаевым, интеллигентным татарином-бухгалтером, попавшим во время войны к немцам и, видимо, в дальнейшем работавшим с ними, что следует из того, что, по его рассказам, он свободно разгуливал по Берлину.

С первых же слов Уразаев предложил свои услуги в качестве посредника по продаже моего ульстера нарядчику лагпункта, который в качестве уплаты озаботился бы устройством моей дальнейшей судьбы в лагере наилучшим для меня образом. Отклонив это любезное предложение, как я сказал «временно», я попытался выяснить, куда я попал и что собою представляет этот лагерь. Уразаев оказался в курсе дела и сообщил мне, что Вятлаг был организован одновременно с большинством лагерей, то есть во время коллективизации, что в его задачу входит постройка железной дороги из Верхнекамска на Котлас, откуда другой лагерь тянет железнодорожную ветку ему навстречу; кроме того, в задачу лагеря входит освоение местности вдоль железнодорожного пути шириной в 2–5 километров, то есть здесь необходимо вырубить тайгу, создать на её месте совхозы, заводы, предприятия и построить населённые пункты, где будут жить люди, отбывшие свой срок в лагере и оставленные в данной местности на поселении.

План этого грандиозного строительства рассчитан на 50 лет. В настоящее время дорога была проведена на 200 километров, весь же путь должен быть протяжением в 1000 километров. Местность кругом освоена ещё недостаточно, и гражданским властям передан для заселения «вольными» только 1‑й лагпункт около Верхнекамска; 2‑й лагпункт находится в 16 километрах от Верхнекамска, и там помещается настоящая лагерная пересылка. 5‑й лагпункт в отношении пересылки является вспомогательным пунктом, но вообще он считается «штабным», так как в двух километрах от него, в посёлке, раньше называвшемся «Лесной», находится Управление лагеря. Начальником лагеря является полковник Кухтиков[1], очень интересный и влиятельный человек, имеющий большие связи в Москве как член Верховного Совета.

Посёлок Лесной теперь называется «Социалистическим городком» и, по идее Кухтикова, весь построен в русском петушковом стиле. Кроме того, полковник Кухтиков большой любитель театра, и потому в Соцгородке функционирует оперетка, укомплектованная артистами-заключёнными; примадонна этой оперетки — эстонка, бывшая примадонна Ревельского театра. Среди мужского персонала имеются крупные силы, например, бас Московской оперы Сердюков[2], а также руководитель музыкальной части Марсель[3]. Про последнего следует сказать, что он не Марсель, а Быстровский, в прошлом работник Комиссариата по иностранным делам, точнее, секретарь Парижского советского посольства, попавший в «чистку» 1936– 1937 годов.

Здесь в лагере очень много бывших советских дипломатов, большинство из них евреи; Марсель — тоже еврей, но очень милый человек. За время пребывания в лагере он написал массу композиций, шлягеров, фокстротов и романсов.

Кухтиков ничего не жалеет на оперетку. Специальная швальня обшивает артистов, и на сцене их туалеты не хуже, чем в Москве, а может быть, даже и лучше. Все выступающие на сцене записаны в центральную культбригаду, они живут у нас в лагпункте, в театр на репетиции и спектакли их водит конвой.

 Всё это впоследствии подтвердилось, и я сам неоднократно имел возможность любоваться на утренних разводах, как среди грязных и рваных «работяг» и «доходяг» «топали» на французских каблучках подмазанные и приодетые «примадонны», сопровождаемые субъектами с артистическими физиономиями и матерящимися конвоирами. Как раз в первый год моего пребывания в лагере, особенно для меня тяжёлый в моральном отношении, я смотрел «Весёлую вдову»[4], «Графа Люксембурга»[5], «Принцессу цирка»[6], «Ярмарку невест»[7], и даже чуть сам не попал в эту труппу; от этого меня удержали §§ 6 и 8 моей «контрреволюционной» статьи. Это, по мнению начальства, не подходило для «блатной» деятельности в культбригаде.

Кухтиков оказался «приятным» начальником, если вообще таковые могут быть в лагере. К сожалению, он покинул этот лагерь вместе со мной через пару лет, получив назначение начальником комбината «Воркута-Уголь», под сим названием скрывались Воркутинские угольные лагеря. Период его царствования там ознаменовался расцветом Воркутинского театра, пополнявшегося весьма крупными артистическими силами Москвы, Ленинграда, Киева, Харькова и Ростова, имевшими неосторожность продолжать свою артистическую деятельность во время немецкой оккупации.

Как я слышал позже, карьера Кухтикова закончилась неожиданной опалой и лишением всех благ в связи с выяснившимися подробностями деятельности его сына, занимавшего в Москве видное положение и оказавшегося, без малого, американским агентом. Возможно, что он был в такой же связи с американскими империалистами, как я с международной буржуазией, но падение Кухтикова было фактом, а Берия[8] был мастером своего дела.

В Вятском лагере в тот момент было 18 лагерных пунктов, в среднем по 3000 человек в каждом; два других лагпункта ещё только строились и были подкомандировками. Большинство пунктов были лесопильные. Наш 5‑й, как исключение, имел только одну лесоповальную бригаду, валившую лес для нужд лагеря. Остальной состав обслуживал лесозавод в две рамы. Этот «остальной состав» включал около 2000 человек, и я был совершенно поражён диспропорцией двухрамного завода и двухтысячной обслугой. На территории лесозавода был ещё дрожжезавод, выпускавший пару сотен килограммов чёрных дрожжей, сделанных из опилок, обработанных кислотами. Дрожжи эти добавлялись в суп, делая его, правда, почти несъедобным, но повышая наше недостаточное белковое питание.

В распоряжении лагпункта был ещё какой-то завод № 3; он гнал скипидар и вырабатывал сапожную ваксу такого рода и характера, что, намазав ею сапоги, удалить её с них не было никакой возможности, а сапоги становились чем-то вроде липкой бумаги для мух. Позже я сам попал на завод № 3 и убедился, что никакого завода там не было, а была небольшая будка, где восседал «директор» завода, сам заключённый, а человек 6 доходяг жгли в ямах уголь и гнали жёлтый скипидар.

 Любовь русских к громким названиям приводила часто к разочарованиям, так позже я попал на завод «Газ-Чурка», предварительно познакомившись с его «директором». Этот завод представлял собою навес, под которым «директор» с двумя помощниками пилили на циркулярной пиле чурку для автомобилей, за недостатком бензина ходивших на газогенераторах.

Вторым моим лагерным знакомством были две латышских дамы, посещавшие пересылку для выяснения, кого привезли из их соотечественников и какую помощь хлебом и советами они могут им оказать. Это были очень славные интеллигентные женщины, помогавшие, безусловно, очень многим; помогли они и мне — я получил от них в подарок «пайку хлеба», столь ценную в то время и для меня и для других.