Но, как бы то ни было, дело подошло к концу, и я чувствовал большое облегчение: больше не надо ходить на допросы, часами сидеть в кабинете Рюмина, смотреть, как он читает газеты или препираться с ним из-за формулировки протокольных записей. На прощание Рюмин, закрывая моё дело, сказал:
— Да, дела у вас тут на три копейки, а придётся вам 10 лет деревянной ложкой щи хлебать. Так вышло, но вы не унывайте, ведь вы ещё не так стары, через 10 лет выйдете, найдёте себе новую бабу и снова заживёте. А может, и домой отпустят.
Разговоры прокурора и Рюмина о суде были просто ложью. И вот почему. Всякое дело, проводимое следственным аппаратом министерства Государственной Безопасности, по его завершении направляется к прокурору — военному или гражданскому. Прокурор просматривает дело и, если находит его юридически достаточно оформленным и доказанным согласно требованиям законов СССР, то направляет его для судопроизводства в соответствующий трибунал. Но большинство дел, исходивших от МГБ, юридически не соответствовали требованиям закона и возвращались прокуратурой в Следственную часть обратно.
Для МГБ было важно, чтобы попавший в его цепкие руки человек был наказан, а были ли для этого юридические основания, было не так важно. В силу этого для разрешения вопроса о наказании лиц, которых по отзыву прокурора трибунал судить не мог, был создан особый орган, именовавшийся Особым совещанием, сокращённо ОСО. Он состоял из представителя министерства Государственной безопасности, представителя Центрального Комитета партии и прокурора того же МГБ. Совещание это заседало по мере надобности несколько раз в неделю, и начальник Следственной части МГБ зачитывал обвинительное заключение и делал предложение наказания, которое обыкновенно Совещанием и принималось. Таким образом, за какую-нибудь пару часов пропускалось несколько сот дел. ОСО являлось органом не судебным, а административным, вследствие чего его приговор не был абсолютным или окончательным. Это означало, что если Трибунал приговаривал человека к определённому наказанию, скажем, к 10 годам пребывания в исправительно-трудовых лагерях, то по отбытии этого наказания человек этот отпускался на свободу. Но если человека к тому же наказанию приговаривало ОСО, то по отбытии срока ОСО могло продлить ему срок на 5 или 10 лет, что довольно часто и случалось.
Кроме того, Трибунал был связан определёнными юридическими нормами, например, кодекс предусматривал необходимость наличия не менее двух свидетелей, показание обвиняемого на самого себя считалось для вынесения обвинения недействительным. ОСО ничем таким связано не было, оно хотя и упоминает в своих приговорах статьи Кодекса, но фактически руководствуется в вынесении приговора лишь политической целесообразностью и внутренним убеждением.
Кроме того, ОСО могло изменять свой приговор в отношении любого осуждённого в любое время и притом заочно. Так оно поступило летом 1947 года и с нами, лицами, привезёнными из Финляндии, постановив заменить всем нам заключение в исправительно-трудовых лагерях заключением в тюрьме. Судебный приговор, то есть приговор Трибунала, так заменить было невозможно: для этого потребовалось бы найти новый состав преступления и новый суд.
Плюсом осуждения ОСО (если вообще можно говорить в таких случаях о плюсах) было то, что за человеком, приговорённым к наказанию по ОСО, не числилось судимости, но это имело лишь теоретическое значение, так как практически человек, однажды осуждённый ОСО, в дальнейшей своей жизни всегда оставался под опекой и надзором МГБ.
Если учесть, что в каждом советском учреждении, на каждом предприятии, заводе и т. д. находится представитель министерства Государственной безопасности, именуемый оперативным уполномоченным, или в обывательском наречии опер, а на жаргоне «КУМ», следящий при помощи секретных сотрудников, вербуемых из среды работающих на данном предприятии, за политической благонадёжностью всех и каждого, и санкция которого требуется при назначении на ту или другую должность, то пометка, сделанная на документе данного лица представителем МГБ, отражается на всей его дальнейшей карьере и жизни.
В такое ОСО попало и моё дело. Никаких протестов и поправок к заключению прокурора МГБ мне сделать не пришлось, так как суд Особого Совещания заочный.
14 сентября 1945 года меня вызвали из камеры с вещами. Я распростился с моими товарищами (их дела ещё не были окончены) и был отправлен в Бутырскую тюрьму, где и должен был ожидать вынесения приговора.
Первый этап был пройден.
Свободное копирование
