Голгофа - 99

 Глава четвёртая.

 1
 Наша жизнь с сестрой превратилась в ожидание окончания школьных занятий: не хотелось томиться в классе, когда улица манила и солнцем и возможностью отправиться на Обь смотреть на пароходы или с ребятами затеять игру в лапту или в прятки. Разумеется, не только мы с сестрой, но и большинство наших друзей прогуливали уроки, а родителям было не до нас – они погрязли в выяснении вины друг перед другом и постоянно на этой почве ссорились. День за днём проходил в серых буднях. И вот, наконец, учебный год завершился, и мы распрощались со школой. И вот она свобода! Здравствуй лето!
 Через несколько дней мама основную часть семейства – сестру, меня и Полину с Сашей увезла к себе в подсобное хозяйство «Военторг». Отец остался в одиночестве в опустевшей квартире. У нас с сестрой, так считали мы, начнётся легкая жизнь. Но, увы и ах! Ожидания наши не оправдались: во-первых, мама отправила Полину в Крутологово к деду, как оказалось навсегда. Во-вторых, в течение недели мама ухитрилась, обзавелась новым хозяйством: в хлеву появились поросята, возле дома расхаживал драчливый петух и десятка два кур, которые сколько их не гони, норовили прорваться в сени и переворошить в поисках корма всё, что им было доступно. Сестре приходилось не только со всем этим хозяйством управляться, но и готовить еду для нас, включая маму, да ублажать меньшего брата, норовившего убежать со двора ещё на неокрепших ножках. Я никаким образом не хотел помогать сестре и получал от неё за это подзатыльники, но не обижался и думал: «Ну и ругайся и дерись, сколько тебе хочется: у меня другие интересы – речка под горой, рыбалка». Да ещё необходимо, как считал я, ежедневно бегать в город и встречаться там с друзьями, особенно с Вовкой Резеповым и помечтать с ним о дальних путешествиях на поездах и военных кораблях. А в том, что мы отправимся путешествовать этим летом, у нас с ним не было сомнений. Маме так надоели непонятные для неё мои отлучки в город, что она отправила меня с запиской на правёж к отцу. Что в записке было написано, меня совершенно не интересовало, но на всякий случай я её «потерял». Однако и без записки отец понял, что у мамы не хватает сил справиться со мной, и он нашёл способ как это сделать.
 Утром отец разбудил меня рано, велел умыться, быстро позавтракать и быть готовым к небольшому сюрпризу. Предчувствуя какие-то неприятности, я не спешил и оттягивал момент истины. Отец потерял терпение и рассердился:
- Можешь поскорее, а не то опоздаешь! - но не объяснял, куда это я могу опоздать, а лишь усмехался.
- Пап, куда мы пойдём? - спрашивал безуспешно у отца.
 И вот мы идём по дощатому тротуару, который проложен вдоль забора, отделявшего территорию завода имени В. Чкалова от нашего рабочего посёлка. Отец крепко держит меня за руку и мои попытки вырваться и приникнуть к одной из щелей между досками забора, чтобы посмотреть на самолёты, которые, как я полагал, ждут своей очереди для отправки на фронт. До моего сознания всё ещё никак не доходило, что война закончилась. Пришли на трамвайную остановку «Трикотажная». Несколько человек ждали трамвай. Люди как люди: двое мужчин молча курили папиросы, рядом с ними стояла молодая женщина в военной форме, офицерской. Хромовые сапожки, на её ногах, начищенные до блеска, контрастировали с кирзовыми сапогами отца. Женщина с интересом смотрела на нас. Под её взглядом я чувствовал себя неловко и всё пытался вырвать свою руку из руки отца. Хотелось убежать, куда глаза глядят: чувствовал, не к добру отец тащит меня непонятно куда.
- Что же ты, оголец, вырываешься? За какие такие грехи тебя неволят? – обращаясь к отцу, спросила, - не в летний ли детский лагерь завода Чкалова ведёте своего упрямца?
- Угадали! – засмеялся отец, и рассказал женщине, что я за «фрукт», и что сладу со мной нет.
- Ничего, мы с вашим сыном справимся! Он у нас прекрасно отдохнёт и наберётся сил! – пообещала женщина.
Оказалась, эта женщина заведует дневным оздоровительным детским лагерем от завода имени В.Чкалова и как раз направляется на работу, зовут её Надежда Петровна, недавно демобилизовалась, живёт в нашем доме. Отец очень обрадовался знакомству и, сославшись на занятость на работе, попросил её взять меня с собой. Получив согласие, передал женщине путёвку – направление в лагерь. Женщина ловко втащила меня за шиворот в подошедший трамвай, и поехал я в новую жизнь, лагерную. Оказалось действительно лагерную, ущемляющую не только свободу, но и детскую инициативность. «Сесть! Встать! В столовую строем марш! На игровую площадку бегом! За ворота не выходить! И т.п. и т.д.» - вот набор команд, звучавший целый день и которые мы должны были выполнять в обязательном порядке. Драться с обидчиком не разрешалось, а нужно было жаловаться на него Надежде Петровне – это уж совсем было не по нашим мальчишеским правилам и приходилось выяснять отношения в укромном уголке. Вечером заведующая заходила к нам в квартиру и о моём поведении в лагере, с её точки зрения недопустимом, рассказывала отцу, и отец учил меня послушанию своим методом – порол ремнём. Я настолько возненавидел нашу заведующую и порядки в лагере, что все мои мысли сосредоточились на том, как поскорее избавиться от такого отдыха.
 Кормили нас за длинными столами, сколоченными из неструганых досок. Сидя на лавках, прижавшись друг к другу плечами, мы толкались и смеялись, этим вызывали гнев заведующей. Она, наблюдая за нами, сидела за небольшим столиком пила чай и никогда ничего не ела. Разумеется, у нас, детей, разыгралась по этому поводу фантазия: мы считали, что заведующая в медицинской комнате тайком от всех ест всякие деликатесы, например, шоколадные конфеты или карамельных петушков на деревянных палочках – вожделенной мечте в те времена любого мальчишки и девчонки. Девчонки, а в нашей компании они всегда были выдумщицами и всезнайками, и сообщили нам, что заведующая объедается мороженым.
Мы были просто помешаны на мороженом: в годы войны, да и в первые месяцы после её окончания многие из нас и слыхом не слыхивали, и видом не видывали мороженого. Те, кто был постарше, рассказывали малышам о чудесном лакомстве, придуманном специально для детей, но никак не для взрослых. 
 В центре города в воскресные дни, на площади возле театра оперы и балета, нет-нет да появлялись ящики, в которых во льду были упрятаны ушаты, наполненные мороженным. Женщины - продавцы в белых куртках призывно кричали: «А кто желает мороженого, подходите!». Слух о таком чуде мгновенно распространялся по заводскому посёлку. Дети доступным им способом добывали деньги: выпрашивали у родителей, или самовольно выгребали мелочь из родительских карманов. Разгорячённые нетерпением, зажав монетки в кулачках, дети, окружив ящик с мороженым, вразнобой кричали: «Мне! Мне!…», и совали деньги, обалдевшей от крика продавщице. Закрыв крышкой ящик с мороженным, она призывала детей к порядку и, когда выстраивалась очередь, начиналась торговля лакомством. Под ревнивыми взглядами детей продавщица, укладывала круглую вафлю в формочку, заполнив её мороженым и прикрыв поверх другой вафлей, вытеснив плунжером из формочки содержимое, передавала «чудо» счастливцу. Очередь продвигалась, и осчастливленный сладкоежка, не успев доесть порцию мороженого, тут же становился в хвост очереди. Вокруг ящика с мороженым возникала закольцованная очередь. Из этой карусели по мере траты денег – выбывали покупатели, а оставшимся «богатеям» для того, чтобы не пропустить очередь приходилось не лизать, а ускоренно съедать очередную порцию мороженого. Наконец, продавщица, уставшая от бойкой торговли, заявляла: «Всё – наторговалась!». Оставшиеся деньги у детей жгли им руки и осипшими голосами они упрашивали продавщицу:
- Тётенька, ну продайте ещё, ну продайте!
- Отогрейте носы, тогда и продам!
Немного отдохнув, отоваривала настойчивых любителей мороженого. Счастливая компания детей, истратив деньги до последней копейки, возвращалась домой, обмениваясь сиплыми голосами впечатлениями от полученного удовольствия.
Но вернёмся к заведующей летним лагерем отдыха для детей. Разумеется, наши детские фантазии о нехорошем поведении заведующей были небезосновательны. В семьях, измотанных военным лихолетьем, постоянно велись разговоры о справедливости и несправедливости, и как результат в детском сознании укоренилось мнение о том, что все начальники жулики и тайком от народа роскошествуют. Для нас, детей роскошью считалась вкусная еда и не более того. В лице заведующей я видел именно такого начальника – жулика. Хотелось её хоть как-то наказать, и случай подвернулся. За обедом две девочки громко выясняли между собой отношения – одна другую стукнула столовой ложкой по голове. Заведующая вывела из-за стола драчунов и повела их на кухню мыть посуду. ( В лагере практиковалась такая мера наказания провинившихся детей). Ну как было не воспользоваться таким моментом: на столике без присмотра остался стакан чая, не допитый заведующей – и я поспешно всыпал в чай полсолонки соли и даже успел размешать её ложечкой. На столе стоял чай, как чай, с виду очень даже обыкновенный. Дети за столом притихли и, делая вид, что им не интересна ни заведующая, ни её чай, терпеливо ждали, чем закончится моя проделка. Заведующая сев за свой столик, окинула нас всевидящим оком и отхлебнула из стакана чай. Что тут началось! Она поперхнулась, вскочила, схватилась за горло, и осипшим голосом закричала:
 - Кто!?
Нашлась среди девчонок предательница и указала на меня.
Вечером отец, зажав мою голову между колен, стегал меня по заду ремнём. Как ни странно, получая вполне заслуженное наказание, стиснув зубы, я молчал. Отец стегал и приговаривал:
- Дурь из твоей башки выбью,- и удивлялся, - чего не ревёшь, не больно? – было ещё как больно, но странное дело – не было никакого сожаления о своей проделке, и с каждым ударом по моей многострадальной заднице в моей голове упрямо утверждалась мысль: «Надо сотворить в лагере такое, за что меня из него выгонят». Отец поставил точку в наказании – хлестнул ещё раз и тем самым утвердил моё окончательное решение: «Сделаю такое, что меня выгонят из лагеря».
 Через несколько дней моя «пятая точка» перестала болеть, и я готов был к «подвигам». На игровой площадке мальчишки играли в рукофутбол – били по мячу руками и ногами. Заведующая уехала в город. Я был предоставлен самому себе.
Припасённым гвоздём, орудуя камнем вместо молотка, наделал дырок в днище коровы, так мы называли рукомойник - длинное узкое железное корыто с торчавшими из днища сосками. Рукомойник сверху был наглухо закрыт крышкой приклёпанной накрепко к корыту. В центе крышки имелось небольших размеров квадратное отверстие, через которое рукомойник заполнялся водой. 
Разумеется, вода из «коровы» через пробитые отверстия вытекла. Сидя верхом на рукомойнике, бил пятками по его гремящим бокам, воображая, что подгоняю как бы коня. Вскоре «конь» мне надоел и я решил, что если заберусь в рукомойник и высунусь через отверстие из него, то это будет самолёт, а я стану лётчиком.
 Мне эта мысль понравилась – забрался в «корову»». Штырьки сосков, торчащие из днища, больно кололи грудь и живот. Перевернулся на спину и как не пытался высунуть голову из отверстия сделать этого не смог – так узок был мой «самолёт», что я даже не понял, как изловчился забраться в рукомойник. Долго смотрел на светившийся надо мной квадратик неба. От бессилия себе помочь запаниковал, и хотел было звать на помощь, но она сама пришла ко мне: наступило время обеда и под присмотром заведующей ребята пытались вымыть руки, но в «корове» воды не оказалось.
- Надежда Петровна! Тётя Надя! – слышал я крики ребят. - Воды в «корове» нет!
- Сейчас наполню вашу «корову» водой! - услышал я голос заведующей, и вода полилась мне на лицо. Такого оборота дела в своём мероприятии я не ожидал и что было сил, закричал:
- Тону! Тону! Спасите!
Что тут началось! Заведующая от неожиданности, выронив из рук ведро с водой, свалилась с лесенки. Ребята с криком: «Утопленник в корове!» разбежались кто куда.
- Тону! Тону! – кричал я, но уже не от страха, а из озорства.
 В квадрате отверстия напротив моей физиономии показалось лицо заведующей.
- Я так и поняла, я так и знала! Только ты, негодник, мог придумать такое! А ну, выбирайся! – в сердцах закричала она.
Как не старался, выбраться не смог. К «корове» сбежались дети всего лагеря. Со всех сторон сыпались советы:
- За ноги тащите!
- Нет, лучше за голову!
Но ни за голову, ни за ноги меня так и не смогли вытащить. Я лежал и думал, что же это за самолёт такой, из которого выбраться нельзя. Вспомнил рассказ о том, как с подбитого в бою самолёта лётчик не смог выбраться и погиб. Мне стало жаль себя, я чувствовал, что задыхаюсь и завыл во весь голос. Заведующая, наверное, испугалась за меня и принялась успокаивать:
- Ну, что ты, дурачок! Успокойся! Сейчас слесаря позовём, он тебя вытащит.
А я всё выл и выл. Надо мной исчезло лицо заведующей, и в квадрате отверстия показалась физиономия мужчины.
- Чего ревёшь? – услышав участливо заданный вопрос, я сразу умолк. – Чего это тебя занесло в умывальник? Чего придумал? – расспрашивал он меня.
- Я думал это самолёт!
- Значит, вообразил себя лётчиком! Раз так, терпи. Лётчики народ храбрый и терпеливый!
Раздался удар где-то возле моих ног, и я увидел, как к моему лицу двигаются «жевала» огромных ножниц. Прошли мимо моей головы. Вновь удар – «жевала» ножниц поползли на меня с другой стороны «коровы».
- Готово! – услышал я, и надо мной распахнулось небо. – Выбирайся! – скомандовал мой спаситель. Толи от пережитого страха, толи от того, что замёрз, я не мог пошевелиться.
– Да, ты, брат, видать застыл! – и с этими словами я был извлечён из «коровы». – Получайте своего лётчика, - смеялся мужчина, передавая меня с рук на руки заведующей.
Ноги мои отказывались идти, зубы стучали. Меня поместили в медицинскую комнату, раздели и растёрли спиртом. Засыпая, видел в окне сочувствующие физиономии моих товарищей. Вечером за мной пришёл отец. Он не ругал меня, а только вслух сокрушался:
- Ну, в кого ты такой уродился? Нет ни сладу с тобой, ни покоя. И дран ты, как «Сидорова коза», и руган – переруган, а тебе хотя бы что.