Голгофа - 94

 Бабушка уехала. Тётя Лена приняла на себя заботы по дому и уходу за животными. Незаметно она стала в доме необходимым человеком: хозяйкой и утешительницей для нас с сестрой после взбучек получаемых от родителей, как нам казалось совершенно незаслуженных, и потому очень обидных для нашего самолюбия. Мы для тёти придумали очень красивое имя - Тюленя, соединив слова «тётя» и «Лена» в одно. Тётя ничего не имела против нового имени. Мне, кажется, ей оно нравилось, так как было вполне благозвучно и даже музыкально и соответствовало её вокальным способностям: у неё был очень красивый голос. Вскоре тётя стала солисткой церковного хора, и я с удовольствием посещал с ней церковь. Тётя пела на клиросе гимны Господу, а я, в некотором роде, собирал дань с подношений прихожан на содержание храма. Происходило это так: по завершении литургии церковные служки, а ими были обычно пожилые женщины, с подносами в руках сновали среди прихожан и собирали пожертвования. К концу сбора пожертвований на подносах возвышались горкой монеты вперемешку с бумажными купюрами. Я, делая вид, что вношу свою лепту в церковную казну, одной рукой кидал на поднос несколько монет, а другой сгребал с подноса в горсть как можно больше монет. Надо было видеть в добрых глазах служек сначала недоумение от такой наглости, а потом вспыхивающие огоньки злости. Но что они могли поделать: руки заняты подносами, и, подняв их над головой, чтобы никто больше таким способом не мог «внести» свою лепту, служки пробирались сквозь толпу к царским вратам, возле которых их поджидал церковный староста.
 Конечно, мои проделки в церкви были замечены, и дома, после сетований Тюлени на учинённое мною воровство, отец не говоря ни слова, взял меня за шиворот, вывел в коридор и отодрал ремнём как «Сидорову козу», при этом приговаривая: «Когда это ещё Бог вразумит тебя, что воровать великий грех, так я сегодня через твой зад вколочу тебе в голову это знание!». Из-за такой науки я несколько дней не мог сидеть ни на табурете, ни за партой в школе, да и ходил скособочившись. Лишь Тюленя меня жалела, ругая себя за болтливость, смазывала багровые рубцы на моей заднице мазью - и боль на некоторое время утихала. Тюленя, воровство церковных денег, считала моим страшным грехопадением, за которое обязательно последует кара Господня. 
 У нашей кормилицы – коровы Клотины, пропала жвачка. Опустив голову до земли она, жалобно мычала и не давалась доиться. Тюленя мне попеняла, мол, это нам всем наказание от Бога за мой грех. Мама, конечно, не верила её словам и привезла из совхоза ветеринара. Он и приговорил корову к ножу. При разделке коровьей туши в её желудке обнаружили кусок колючей проволоки, которую корова, вероятно, проглотила вместе с сеном. Остались мы без молока, но зато с мясом, большая часть которого была продана на рынке. Денег за мясо выручили так много, что подоконник на кухне был завален тридцатирублёвками. Потом эти деньги вдруг исчезли, и о них никто не вспоминал. Вскоре зарезали свиней, и они превратились в кольца колбас, присоленные сало и окорока, а часть мяса - в тридцатирублёвки, которые вскоре тоже куда-то «запропастились», во всяком случае, я так думал.
От бабушки, Надежды Харитоновны, писем не было, и мы терялись в догадках о том, как ей живётся у сына. Мама отписала дяде Коле с просьбой сообщить, здорова ли бабушка. Вскоре получили письмо, в котором Дядя Коля сообщал, что здоров. Жизнь налаживается: после военной разрухи посёлок постепенно отстраивается, школа полна детей, но старшеклассников маловато: повыбила их война - кто в Германии погиб на принудработах; кто учиться не может: нужда заставляет зарабатывать на жизнь в совхозе или на торфоразработках. Население посёлка постепенно увеличивается: возвращаются домой солдаты, демобилизованные из армии, да и прочий народ прибывает - прощенцы: побывавшие в плену военные, освобождённые из немецких концлагерей. Правда, им трудновато приходится: на хорошую работу не берут, хотя многие с образованием, даже высшим. Трудятся прощенцы чернорабочими на торфоразработках. Нашей бабушке не повезло: ни одна из церквей не восстановлена и представляют они собою груду развалин, так как у местных властей нет никакого интереса к Богу. Бабушка на дому устроила церковь: по выходным дням к ней приходят верующие на чаепитие, после которого они правят краткую литургию. Вызывали дядю Колю, писал он, в райком партии - выражали недовольство таким отношением бабушки к Богу, но вскоре отстали: не до Бога стало партии: в районе началась компания по очистке от внутренних врагов - выясняли, кто из жителей района сотрудничал с оккупантами. Дядя Коля сообщал, что как член партии, он получил задание от райкома проявлять бдительность и выявлять врагов педагогическими средствами, то есть расспрашивать учеников, о чём разговаривают взрослые дома и отправлять отчёты о своих «педагогических успехах» в компетентные органы. Ещё сообщал дядя о том, что внучка Тюлени, Валя, тяжело болеет и за ней необходимы уход и лечение, а отчим, наверное, рад болезни падчерицы и препятствует её лечению. Писал, что думает забрать внучатую племянницу до выздоровления к себе, да и бабушка готова ухаживать за ней.
 После такой новости Тюленя не находила себе места - и плакала, и молилась, и в конце концов решила ехать в Новодугино выхаживать внучку. Мама не стала отговаривать Тюленю, так как хозяйство наше «приказало долго жить».