Голгофа - 92

 Мало - помалу страсти улеглись. Жизнь вошла в обычное русло. Маме в посёлке подсобного хозяйства Военторга выделили для проживания пустующий жилой дом и в одну из суббот мы с сестрой отправились знакомиться и с посёлком и домом, в котором предстояло нам жить с наступлением лета. С любопытством рассматривали жилище больше похожее на сарай, чем на дом. Можно было понять, что кто-то живёт в этом помещении лишь только потому, что в единственной комнате, и в тоже время кухне, была печка; в углу стояла застланная кровать; на стене висела полка с посудой, и возле окна притулились стол и несколько табуреток. Мама нашему появлению обрадовалась, но заметив, что нам не понравился дом, утешила тем, что посёлок стоит на взгорье в окружении леса и недалеко от дома протекает речушка и до города всего четыре километра, так что с друзьями видеться будете часто. Воскресным утром следующего дня, запряжённая в кошевку лошадь с такой скоростью мчала нас в город, что не удалось оглядеться окрест и порадоваться тем красотам природы, которыми утешала нас мама. 
 Бабушка встретила нас новостью: пришло письмо из Новодугино от её сына Николая. Мама так и ахнула от неожиданной радости:
- Наконец-то объявился брат! Что он пишет!? – бабушка подала письмо маме и та, не раздеваясь, присев к столу принялась читать.
 Из письма узнали, что дядя Коля, демобилизовался из армии и оказался после войны вполне пригодным к мирной жизни – работает директором школы в Новодугино и ждёт бабушку к себе. Дескать, нечего ей мыкаться по Сибири с семейством Тарасовых, то есть с нами. Мол, неизвестно что ещё Николай Степанович выкинет (то есть наш отец), и где мы все окажемся. Ещё писал, что скоро к нему приедет его жена Ольга Тимофеевна пока она работает медсестрой в Оршанском госпитале и ждёт демобилизации .
С этого дня бабушка принялась собираться в дорогу. У мамы в связи с отъездом бабушки появились, казалось, непреодолимые трудности: кто будет вести наше хозяйство – корова, куры и пара свиней требовала немалых забот. Но неожиданно всё само собой разрешилось: мама получила письмо от Вейзе Елены Антоновны, двоюродной сестры . Она писала, что одинока и что жизненные обстоятельства заставляют её искать пристанища. Мама срочно выслала ей деньги на дорогу.
 Не прошло и месяца, как мы встречали на вокзале незнакомую нам прежде тётю. По ступенькам вагона на перрон скатилась колобком пожилая женщина, укутанная поверх куцей куртки двумя шерстяными шалями, за ней проводник спустил на перрон два узла с вещами. Мама предчувствуя, что тётя будет одета не по Сибирской зиме, как только мы уселись в кашовку (встречать тётю приехали на лошади), укутала её в тулуп. 
Вечером вся семья была в сборе. Даже старший брат Аркадий сумел добраться до нас из Кривощёкова, где в последнее время жил и работал, и готовился в экспедицию с геологической партией на Алтай. Отец, иначе он не мог, на стол поставил бутылку спирта. Разгорячённые выпивкой и разговорами о житье-бытье в России и Сибири и, обсудив невзгоды, выпавшие на долю нашей страны, услышали и то, что пришлось пережить нашей тёте. Бабушка расспрашивала тётю Лену о том, где и как она пережила военные годы, живы ли её сыновья. Тётя сначала всплакнула, успокоившись, принялась рассказывать. Напомнила бабушке о том, что до войны жила в семье старшего сына Володи в городе Орше, нянчила внучку Валю и вела нехитрое хозяйство сына. В первые дни войны Володя ушёл на фронт, а за ним и младший сын, Саша. Не прошло и недели после проводов Володи, как почтальон принёс на него похоронку. Невестка своим плачем и причитаниями так напугала дочку, что та в судорогах билась на полу, так и не оправилась: у неё отнялись ноги, осталась на всю жизнь калекой. Прошло некоторое время и немцы вошли в город. Евреев вылавливали, увозили за город и расстреливали. По городу можно было ходить только с аусвайсом , за которым тёте пришлось идти в комендатуру. Зная, что немцы в каждом жителе Орши видят или еврея или рабочую силу для Рейха, кроме паспорта взяла с собой семейную фотографию. Немец перелистал паспорт, многозначительно произнёс фамилию – «Вейзе» и принялся рассматривать фотографию. Указав пальцём на изображение мужа, спросил: «Кто есть это? Что за гусар?». На фотографии были изображены тётя и её муж в день их венчания. Тётя сидела на стуле, а рядом, положив правую руку на её плечо, левой - придерживая шашку, стоял огромного роста мужчина, с улыбкой на лице, с усами, закрученными в стрелки. Немец, присмотревшись к фотографии, сообразил, что она имеет давнее происхождение и люди, изображённые на ней сегодня далеко немолодые, но всё же спросил, где находится муж и когда тётя сообщила ему, что мужа ещё в 1935 году расстреляли, как немецкого шпиона и всё из-за фамилии, которую он носил - Вейзе. Из комендатуры тётя ушла в слезах и с аусвайсом. С невесткой и внучкой кое-как пережили оккупацию. После освобождения Смоленщины от немцев пешком, везя внучку на тележке, пришли на родину невестки, в Новодугино. В семье невестки тётю приняли холодно, и сколько она не трудилась на родственников, они были ею недовольны. Дождалась большой радости: закончилась война, и объявился двоюродный брат Николай. Когда невестка стала вить семейное гнездо с вернувшимся с войны мужчиной, тёте места в доме не нашлось. И тогда её приютил Николай. Тётя понимала, что жить у Николая сможет лишь до приезда Ольги Тимофеевны. Вот тогда и надумала тётя написать письмо маме: как-никак они были двоюродными сёстрами.
 Вечер воспоминаний затянулся. Вспоминали родственников, знакомых, жизнь которых в той или иной степени изуродовала война, а кого и лишила самой жизни. Тётя Лена, то плакала, то успокаивалась и принималась рассказывать о времени проведённом под властью немцев и какое будущее готовили фашисты для жителей подневольной России. 
Оценив не только красоту, но и здоровье тёти один из немецких офицеров обещал, заполучив обещанные Гитлером гектары земли после победы над Россией, сделать её управляющей своего имения. Да видно Господь противился такому её будущему и разграблению страны: немец погиб от рук партизан, когда он присматривался к будущим владениям.
 После снятия блокады с Ленинграда, рассказывала тётя Лена, она сумела добраться до города. Отыскала дом, в котором жила её сестра Вера и, надеясь, что она выжила, постучала в дверь квартиры. Открыл дверь её муж, обрадовался, ухватился за вещмешок с продуктами, втащил и её и вещмешок в квартиру. На вопрос тёти: «Где Вера?», принялся хихикать, хлопать ладонями рук себя по бёдрам и приговаривать, что сходит за Верой и прошёл в смежную комнату. Предчувствуя недоброе, тётя Лена решила посмотреть, что он делает в комнате и от увиденного сначала оцепенела, опомнившись, выскочила из квартиры. Бежала по улице и кричала. Её остановил военный патруль, узнав причину необычного поведения тёти, патруль поспешил в квартиру. Дверь была не заперта. Вошли в комнату и увидели мужа Веры, он стоял возле распахнутой дверцы шкафа и срезал плоть с подвешенного за ноги тела жены. Заметив «гостей», стал хихикать и говорить, что вот сейчас придёт Вера, пожарим мясо и будем обедать.
- Лена, ты сочиняешь! – изумилась мама.
Отец молчал, а мы троица - Аркадий, Светлана и я с ужасом смотрели на тётю Лену, сообразив, что наш родственник людоед.
- Лена, а что дальше произошло, - спросила бабушка, которая поверила рассказу.
- Патруль увёл мужа Веры, - ответила тётя Лена. – Позже я узнала, что людей сошедших с ума от голода и причастных к каннибализму, расстреливали.
- Ну а с останками Веры как поступили? – выясняла мама у рассказчицы.
– Приехал грузовик и то, что осталось от Веры увезли на захоронение. Меня допросили и посоветовали никому не рассказывать о случившемся.
 Взрослые выпили спирт за упокой души Веры и за прощение души её мужа, потерявшего разум от голода. Сидели за столом грустные, разговор не вязался и тогда бабушка, желая разрядить обстановку и как-то сгладить у нас жуткое впечатление от рассказа тёти Лены, повернула разговор на воспоминание дореволюционных событий из своей жизни. Вспомнила проказы Ивана с «племянницами» сановников, которые наезжали к ней в гости по случаю рождества Христова. Припомнила рассказ Ивана о том, как он с другими гвардейцами, переодевшись в одежды простолюдинов, сопровождал царя-батюшку, когда тому вдруг взбрело в голову в народ сходить.
- А дело было так, - посмеиваясь, начала рассказывать бабушка. – Это происходило на западной окраине России. Жандармы загодя подыскали богатое село и, перед приездом царского «поезда» – нескольких экипажей, зуботычинами увещевали старосту подготовить народ к приезду секретного путника, некого, по их словам, «инкогнито». Село жило в ожидании столь знаменательного события. Взрослые селяне сидели по избам, боясь пропустить команду: «На выход!». Караульщики – самые глазастые мужики, дежурили на церковной колокольне и «бдили» - высматривали, не едет ли «секретный поезд». Завидев на подъезде к селу несколько экипажей, что было сил, завопили:
- Едуть! Едуть! ….
 В селе начиналась бурная жизнь: наряженные в сарафаны бабы с пустыми вёдрами на коромыслах (дабы не утруждать плечи) ходили взад-вперёд по селу; другие бабы набирали воду из колодцев и ждали, когда экипажи въедут в село, чтобы, подхватив вёдра на коромысла, лебедями прошествовать к своим дворам; мужики выводили и заводили со двора и во двор ухоженных лошадей, специально позаимствованных для этого случая из конюшни местного помещика; на пустыре группа мужиков размеренно тюкала топорами по брёвнам, как бы рубила новую избу; поп, как бы невзначай выхшел на приступ церквушки и, из-под ладошки, будто всматриваясь в небо, косился глазами на дорогу и думал, как бы не оплошать, ежели придётся величальную проголосить; певуньи деревенские, прячась за дверью придела церкви, томились в ожидании приказа петь величальную.
 Экипажи останавливались на околице села, и царь, одетый в солдатскую шинель, обутый в яловые сапоги с надвинутым на глаза картузом, опираясь на палку, изображая путника, шёл по селу и дивился слаженной жизни селян. Вроде бы невзначай возле одной из изб вышла навстречу путнику крестьянка с накинутым на плечи цветастым платом и приглашала поклонами зайти в избу отдохнуть, испить водицы, а коли не откажется, так и поснедовать. Царь заходил в избу и, сидя за богато уставленным разной снедью столом, заводил разговор: расспрашивал о достатке в доме, и, надеясь, что его не признали, спрашивал: «Так вы знаете кто я?». Крестьянка, прикрывая рот ладошкой, для того что она скажет, оставалось бы секретом, отвечала, с трудом произнося диковинное для неё слово: «Ин-ко-гни-то, знамо дело ты у нас ноне, царь-батюшка!».
 Царь, огорчённый таким ответом, понимая, что его в селе ждали, в сердцах одаривал бесхитростную крестьянку золотым пятирублёвиком и покидал избу. На подоспевшем экипаже царь отбывал от народа по своим царским делам, а вслед его свите неслось заполошное песнопение церковного хора.