I. ПЕРВЫЕ "СРЕДЫ"
Кто из литераторов не испытал совершенно особенного, ни с чем не сравнимого, блаженства, увидев первые напечатанные свои строки? Правда, в одном специальном органе я уже года два назад помещал заметочки за своей подписью. Но то еще не была "литература". Да и к литературе-то, впрочем, я относился тогда не слишком почтительно. Поэзия казалась мне тогда (впрочем, и долгие годы впредь) принадлежащей к искусству. А вот искусство я уж любил! К "творцу" приближался я с особым благоговением.
Когда-нибудь я расскажу о своем "доисторическом". О деятелях искусства, которых удавалось мне близко видеть и слышать в детстве и в гимназическую пору. Мало кому известный поэт-переводчик, и вместе актер, Владимир Павлович Лачинов; режиссер Е.П. Карпов; потом, уже на переломе в юность -- Вл.В. Стасов; некоторые друзья последнего -- музыкальные деятели, -- вот те немногие лица из таинственно-прекрасной страны искусства, с которыми я был знаком лично в первые мои семнадцать лет. Художников я лично не видал; но выставок с семнадцатой своей весны был постояннейшим посетителем. Я почти не смел и мечтать (но в глубине души все-таки таил надсаду!), что стану когда-нибудь сам членом этой -- отдельной от прочих смертных, где-то, по-моему, высоко поставленной -- группы избранников человеческого рода.
Может быть, это "предисловие" окажется нелишним для того, чтобы читатель получил представление о том моем состоянии, в котором я однажды весной 1905 года, зайдя в редакцию "Вопросов Жизни", чтобы узнать о судьбе новой пары (это не обмолвка!) моих стихотворений, -- услышал от молодого тогда Г.И. Чулкова следующие драгоценные слова:
-- Пойдут! Эти у нас пойдут.
И после паузы:
-- Мне нравится. Мне нравится, что вы так чеканите стихи.
Это было весной, а близко от "макушки лета", вечером накануне "Ивана Купала", я услышал от секретаря редакции А.М. Ремизова, приехавшего в гости на следующий полустанок за тою станцией, близ которой, по моему настоянию (ибо я краем уха слышал, что в тех же местах будет жить летом "литературный мир"), была "снята" бабушкой (я жил тогда у баловницы-бабушки) дача.
Я ездил на тот полустанок -- в тот "полумызок" -- на велосипеде. Какая "улыбчивая" дорога домой повилась в тот вечер тогда! Каким нежно-дорогим и родным показался мне маленький парк, по которому я проезжал! До того вечера я его вовсе не любил и считал, что не в состоянии любить какой-нибудь другой клочок земли, кроме лежащего между станциями Шуваловом и Левашевом по совсем другой железной дороге. Почти до утра забрасывал я каким-то "приподнятым" почерком листы толстой тетради в переплете описанием только что прошедшего вечера, встреч и езды. И вышло нечто вроде поэмы в прозе. Весь вечер прозвучал мне, как сыгранная одними маленькими руками где-то на далеком деревенском рояле, соната с ее "аллегро", "анданте" и "скерцо".
Однако лирическое мое введение к описанию прибытия в Петербург поэта Вячеслава Иванова неподобающе затянулось. Кажется, именно в тот же вечер, близ полумызка, А.М. Ремизов (впрочем, не "кажется", а наверно) мне сказал:
-- У нас в редакции стал часто бывать, знаете, "сам" Вячеслав Иванов. Он приехал из-за границы, поселяется в Петербурге, снял квартиру, я вам сейчас скажу адрес, -- где-то близко Таврического дворца. Он приглашает всех к себе заходить. Вы непременно сделайте это, зайдите. Он интересовался вами и хвалил ваши стихи.
"Сам Вячеслав!" -- это произнес один из присутствующих во время моего разговора с Ремизовым, -- кстати сказать, тут же передавшим мне 10 руб. 50 коп., составлявших мой первый литературный гонорар. А может быть, ровно 10 рублей.
