В Кенигсберге - 8

 Покончив с служебной и общественно-увеселительной стороной обстановки нашего русского кружка в Кенигсберге, можно перейти к стороне просветительной и воспитательной, имевшей хотя и не яркое, но серьезное и глубокое влияние на лучших представителей нашей молодежи. Были среди русских офицеров и подобные Болотову ценители знания, которые видели в этом городе прежде всего один из центров немецкого просвещенья, где ознакомившиеся с немецким языком могли приобрести такой запас знаний, о каком нельзя было и помыслить у себя в России небогатому служилому человеку. Даже среди веселой щегольской молодежи встречались люди, умевшие соединять с веселым и полезное; таковы Ф. Б. Пассек, моряк Тулубьев, даже Григорий Григорьевич Орлов. Кружок интересующихся еще расширился, когда приехали московские студенты для продолжения своих научных занятий. Сам Болотов пришел в восторг, что будет жить "в большом и славном городе, который наполнен учеными людьми, библиотеками и книжными лавками". Судьба поблагоприятствовала его наклонностям, избавив его здесь навсегда от военной службы; кроме того, ввиду сношений с прусскими коллегиями к русским служащим прибавили двух немецких канцеляристов, которые, к удовольствию мемуариста, с детства расположенного к немцам, занимались вместе с ним; он отлично сошелся с этими товарищами, пользовался их советами при выборе книг и через них знакомился с местным бюргерским обществом. Ему очень понравилось выдержанное немецкое чиновничество; они, говорит он, "носили на себе также имя канцеляристов, но не имели ничего похожего на наших подьячих".

 В эпоху Семилетней войны русским впервые почти довелось перекочевать такой массой за границу; впервые вступили они в такое тесное сближение с немцами вдали от родины, на иноземной почве. В половине прошлого века между нами и Германией лежали Курляндия и Польша; переезды и походы совершались медленно и с большими затруднениями. Тогда переселиться заграницу значило как бы оторваться от родины и перенестись всей жизнью в иную среду. Такие условия еще усиливали влияние продолжительного пребывания за границей на русскую молодежь. Сама дворянская молодежь елизаветинского времени уже многим отличалась от служилых людей эпохи преобразований, солдат, гардемаринов, артиллерийских учеников, которых правительство, не давая им опомниться, прямо из деревенской глуши, от патриархальной обстановки сельской жизни пересылало для ученья в культурные центры Европы. Там они должны были учиться по строго определенной правительственной программе, ни на пядь не выходя из нее. Теперь постепенная привычка к школе и европейскому строю обшлифовала дворянство; эпоха Бирона и немцев приучила его к некоторой выдержке; эпоха Елизаветы дала ему некоторый светский лоск, общественные потребности, а с другой стороны, расширила задачи образования. Таким образом, старый служилый класс отправлялся теперь за границу с некоторой подготовкой; среди него находились лица, способные серьезно по собственному выбору почерпнуть многое из западной науки и культуры и сделать достоянием русской жизни. Дома уже чувствовали потребность в иной, более цельной и общей науке, чем та, которой учились наспех, отрывочно, чтобы поспеть в службе; свои случайные учителя, вроде болотовского унтер-офицера Миллера, уже мало удовлетворяли; ученость домашних иностранцев скоро исчерпывалась. Зато в описываемое время русские люди могли по вкусу и способностям, без программ и стеснений сближаться на месте с немецкой культурой. В живых умах интерес к знанию являлся сам собой в новой обстановке.