В Кенигсберге - 5

Почти в одно время с ними появились в Кенигсберге 10 студентов первых выпусков Московского университета. Двое из них были присланы для службы в канцелярии и, напрактиковавшись в немецком языке, должны были заменить Болотова в должности переводчиков. Автор называет обоих, Садовского и Малиновского, "наилучшенькими из десяти"; полагаем, что это сказано или для красного словца из свойственного ему желания упирать на лучшие стороны своих приятелей, или потому, что он не успел, не имел случая сойтись поближе с прочими студентами, то есть именно с теми, которые были присланы на казенный счет, чтобы продолжать свое образование в заграничных университетах и вернуться профессорами на родину[1]. Он был знаком, впрочем, и с этими будущими учеными, часто посещавшими канцелярию, и воздает им должное, хотя немного холодно и свысока. Оба студента-переводчика по незнанию немецкого языка долго не могли приступить к канцелярскому делу; и им наряду с прочими разрешили выбирать профессоров в местном университете и заниматься любимыми науками.

 При таком разнообразном составе служащих и посетителей канцелярия гостеприимного Корфа вместе с его гостиными сделалась сборным местом, где сталкивался, сходился и знакомился весь русский люд, перебывавший в Пруссии за время нашего господства; в замке весело пожили в его губернаторство. Каждый полк с восторгом принимал известие, что его назначают в Кенигсберг. Молодые и пожилые офицеры стремились туда, чтобы всласть насладиться прелестями городской жизни, пожить на хороших квартирах, покутить, "предаваться всяким роскошам и излишествам", по выражению записок.

 И действительно, многим удалось накутаться во всю ширь русской натуры; записки не раз упоминают в назидательном тоне о печальных последствиях "излишеств" для жизни и здоровья. Автор биографии Гр. Гр. Орлова справедливо называет Кенигсберг Капуей русских войск; но такая характеристика все-таки одностороння. Картина первого жадного порыва к наслаждению заграничными увеселениями была крайне непривлекательна. Офицеры Архангелогородского полка не успели водвориться на квартирах, как в первые же дни изучили каждый увеселительный уголок большого города, оценили прелести каждого садика, трактира и винного погреба. Их скромный однополчанин изумлялся, как самые разумные офицеры, те, которых он "почитал к таковой развратной жизни неспособными", на время как бы потеряли голову и закружились вместе с отъявленными кутилами; ни от кого не слыхал он тогда разумного слова, "а все лучшие шутки их были об одних играх, гуляньях и о женщинах". Несмотря на такие греховные соблазны, широкая, разнообразная уличная жизнь богатого города была так весела и занимательна, так захватывала наших бедняков-степняков, знавших только свои тихие деревушки да маленькие русские города, что самые сдержанные скромники тянулись за гуляками на улицу. Двухнедельная ярмарка совсем сбила с ног нашу молодежь; в прекрасную летнюю пору со всей Пруссии и даже из Польши съезжались в Кенигсберг на торговые сделки; в городе открывались по этому случаю уличные театры и зрелища. Проводя целый день на улице, наблюдая кипучую жизнь, наши армейцы заводили в толкотне знакомства с дамами и снисходительными немецкими семействами. Людям повзыскательней немки-горожанки не нравились; они "искали случаев к сведению знакомства с приезжими из Польши, а особливо с тамошними дворянками, и употребляли разные хитрости и обманы к обольщению оных". Немецкое дворянство было недоступно для наших офицеров; им приходилось довольствоваться компанией мещан или ухаживать за более снисходительными паннами.

 Но грубые увлечения свойственны всем векам; они ничего не прибавят к характеристике эпохи, поэтому о них не зачем распространяться. Гораздо интересней то глубокое впечатление, какое производили общественные привычки и потребности немецких горожан на более серьезных русских людей. В Кенигсберге было много публичных мест, где приятно проводили время в компании и без кутежей. Болотова приводили в восторг очень распространенные в германских городах садики, в которых пили пиво, закусывали, играли в кегли, в карты или фортунку, где все было чинно, тихо и все стоило очень дешево. Освоившись в них, автор бывал очень рад, когда немцы принимали его в свое общество, будто бы считая за немца, и вели с ним политические разговоры. Зимой приходилось переходить в комнаты трактиров и пивных, читать газеты, иногда играть в ломбер по самой маленькой с прусскими канцеляристами.

 По обычаю немецких городов, в ратуше или городских домах устраивались публичные балы по случаю общественных праздников, часто семействами по случаю свадеб; небогатая офицерская молодежь им особенно радовалась. Устраивающие платили немного за зал, освещение и музыку; затем в освещенный зал мог входить всякий мещанин, ремесленнник, кто только имел приличное городское платье, и танцевать с кем хотел. За особо назначаемые танцы публика платила по уговору. Страсть к танцам среди немцев, особенно немок, была так сильна, что на балах забывалась вражда к русским; наши офицеры бывали здесь самыми желанными гостями, и дамы перебивали их друг у друга. Приятели-канцеляристы первые завели Болотова на такой свадебный бал. Тогда он почти не умел танцевать и ни за что не решился бы попытать свои силы на балу у Корфа; но здесь на свободе разошелся и сразу постиг эту науку. С тех пор он так пристрастился к свободному и скромному веселью, что уже почти не пропускал таких общедоступных балов и сделался страстным танцором до глубокой старости. Вслед за одним офицером пошли и другие. По простоте и искреннему веселью эти вечеринки полюбились даже знатным щеголям из Петербурга. Сам Григорий Орлов, украшение губернаторских праздников, с Пассеком, Зиновьевым и другими товарищами оттаптывали себе ноги рядом с местными горожанами. Когда же совсем освоились с городом и немецким обществом, перезнакомились на собраниях со многими семьями, наши чиновники из состоятельных (Олины, например) начали сами давать немкам вечера с обильным русским угощением.