В Кенигсберге - 4

Состав губернаторской канцелярии был несколько иной. Во главе ее стоял секретарь Чонжин -- "весьма важная особа; вся канцелярия лежала на нем почти одном". Выслужившись из низших приказных, этот человек знал себе цену, до тонкости знал делопроизводство, пользовался доверием Корфа и даже возвышал голос в спорах с начальником; но зато держал себя надменно и строго с подчиненными без всякого снисхождения. Его все почитали и очень не любили. "Впрочем, на приказные дела и обыкновенные подьяческие крючки был он весьма способная и столь бойкая особа, что из всех один только, находясь в сем месте, и столь хитро и искусно умел наживаться, что и приметить почти было не можно". Младший секретарь был несравненно честнее и лучше обращением, но такой кутила, что скоро расхворался и был отставлен. За ними шел протоколист, самый симпатичный из чиновников, по словам автора; об остальных русских канцеляристах он считает лишним говорить: "Все они были обыковенные наши русские подьячие, все пьяницы и негодяи, и из всех их не было ни одного, кто бы достоин был хотя малого внимания". Затем в чрезвычайно лестных красках выставлены три прусских канцеляриста; автор признается, что они были "как на отбор"; очевидно, чтобы избежать неприятностей в деликатных и весьма неопределенных отношениях между прусскими канцеляриями и русскими чиновниками и как можно выгоднее выставить своих вблизи губернатора, пруссаки присылали самых развитых и тактичных людей.

 Только приступив к делам, Корф с советниками спохватились, что секретари не знают ни слова по-немецки, а они не позаботились о переводчике; пошли опять поиски среди офицеров, и тут снова выдвинули Болотова. По указанию Нумерса Корф приказал взять его переводчиком в канцелярию. Помимо своего прямого дела, перевода прошений и бумаг, он исполнял разные другие поручения, не получая за это никакого вознаграждения, кроме прежнего подпоручичьего оклада. Только когда ему поручали писать паспорта пруссакам, занимавшимся извозом, сам Корф разрешил из-под руки брать по нескольку грошей с просителя.

 Среди приближенных Корфа первое время играл видную роль его адъютант, тоже русский, из гвардейских офицеров: петербургский щеголь и петиметр [щеголь, франт (устар.). - Примеч. ред.], он отличался от чиновников салонным лоском и некоторым образованием, был большим почитателем литературы и скоро сошелся с Болотовым, будучи, к тому же, почти одних с ним лет. Корф сразу поставил свой дом на широкую ногу; для всей свиты и чиновников был каждый день обеденный стол, за которым молодежь весело и приятно проводила время. Тут к ним присоединялся таинственный итальянец, Морнини, "бойкая, хитрая и преразумная особа", по-видимому, домашний дипломат губернатора, служивший по тайным политическим делам и руководивший своего принципала в хитросплетениях тогдашней европейской дипломатии. Этот авантюрист подкупил нашего юношу в свою пользу сведениями о всевозможных странах и своими широкими литературными познаниями; все свободное время он просиживал за книгами. Вот внешняя обстановка временного управления восточной Пруссией.

 По временам одни лица сменялись другими; являлись новые товарищи из России, приводили с собой знакомых; но весело бывало по-прежнему. В 1760 году благовоспитанный щеголь-адъютант был заменен скромным офицером Балабиным, вовсе не знавшим иностранных языков; но мемуарист нашел его зато умнее и деловитее своего предшественника и подружился с ним еще теснее. На место больного младшего секретаря явились два брата Олины, два юнкера из коллегий "для отправления письменных дел", но уже в офицерских чинах; сыновья богатого чиновника, то есть из крапивного семени, они знали только русскую грамоту; но, впрочем, держались "на дворянской ноге и якшались не с подьячими, а с нами", говорит об них Болотов; старший усердно подражал столичным петиметрам и надоедал товарищам своим ломаньем.