В Кенигсберге - 2

 Четырехлетняя оккупация восточной Пруссии и обладание одним из промышленных и просветительных центров северной Германии составляет одно из любопытнейших явлений нашей истории XVIII века. Мы захватили тогда область младшего по летам европейского государства, и как раз в то время, когда оно находилось в полном ходу политического, общественного и умственного развития. Несмотря на сильное еще влияние Франции на двор и высший класс, это развитие в глубине общества приняло вполне самостоятельное, национальное направление. Несмотря на удивительные контрасты во всех сферах немецкой жизни, при нелепом, развращающем и тяжелом для народных масс складе крошечных дворов немецких властителей, контрастом между тупостью, грубостью нравов, аляповатой подражательностью и творческой силой отдельных лиц, кружков и учреждений, глубокой потребности в образовании и науке в средних классах, немецкое просвещение в век Фридриха Великого сильно распространялось вширь. Немецкие университеты вели свою вполне самостоятельную работу и закладывали фундамент новой специально немецкой эры философии и науки.

 В восточной Пруссии наши встретились со свежим, новым административным механизмом сверху, прекрасно заведенным гениальным королем, и с городским сословием снизу, уже вышедшим из того огрубения и ничтожества, в которое оно было загнано 30-летнею войной и неурядицами XVII века. Прежде всего нашим завоевателям пришлось иметь дело именно с этой прусской администрацией; но любопытно, что с нею-то почти не знакомят нас современные русские источники; о ней умалчивают, как будто не знали, как с нею быть. Из Петербурга высказывали желание, чтобы богатая немецкая область приносила нам хоть некоторый доход в вознаграждение за военные расходы; а между тем никто не позаботился заблаговременно ознакомиться со страной, ее доходами и административными органами; их не знали самые аккуратные немцы -- служаки нашего генералитета; Фермор откровенно признавался в своем незнании. Наше активное вмешательство в прусскую администрацию выразилось прежде всего требованием, чтобы доходы с провинции выплачивались в казну русской императрицы, а затем -- в деятельности канцелярии русского генерал-губернатора, резидировавшего в Кенигсберге. Как действовала эта канцелярия -- пока вопрос темный[1].

 Прикомандированный в качестве чиновника к губернаторской канцелярии и прослужив в ней почти четыре года, Болотов все-таки не дает себе ясного отчета в значении и юридических основаниях ее деятельности, в ее отношении к прусским камерам; он не имел ни времени, ни интереса вникать в это. Он только живо и занимательно описывает типы немецких и русских чиновников, офицеров и адъютантов, окружавших губернатора; его записки дают много интересных данных для характеристики этой в высшей степени любопытной эпохи тесных международных сношений; сам он, отбыв службу, с увлечением предавался книгам, литературе, захаживал в университет, увлекался всей умственной жизнью большого оживленного города. В этом случае автор заслуживает только благодарности; эта культурная сторона пребывания русских в Пруссии несравненно интересней и значительней частного вопроса о временном управлении восточною областью.