Гросс-Егерсдорфская битва - 4

 Следующие пять писем посвящены обратному походу Апраксина в Россию, поднявшему столько шуму и вызывающему столько толкований и недоразумений в нашей военной исторической литературе. Настроение армии после победы было самое восторженное, несмотря на ряд ошибок и неожиданностей, которыми сопровождалась победа. Армия ликовала, что и при неблагоприятных обстоятельствах справилась с грозным своею славой врагом, была полна энергии и стремилась вперед, закончить кампанию отдыхом в Кенигсберге. Немедленной погони за неприятелем не делали; войско этому еще не удивилось, так приятно было отдохнуть после тревог. 20 августа служили молебен, праздновали победу, затем начали убирать убитых.

21-го уже поговаривали, что напрасно мешкают погоней за остатками прусской армии.

22-го с удовольствием двинулись в путь, но прошли всего пять верст, чему немало смеялись и корили командиров. На следующий день, подойдя к реке Ааль близ городка Велау, увидали на противоположном берегу на возвышенности прусский лагерь в полном порядке. Эта неожиданность заставила генералов призадуматься; но, по словам очевидца, армия еще нимало не теряла энергии и жаждала покончить с Левальдом. Офицерство ворчало и бранилось, разносило генералитет, что, не решаясь преследовать неприятеля, дали ему собраться с силами и укрепиться. После перестрелки приступили к собиранию мостов, но вели дело медленно. Дни шли, а Апраксин все стоял против прусского лагеря, держа армию настороже и смотря на воздвигаемые у Белау батареи. Пошли слухи, что прусский лагерь уже опустел, что он "фальшивый", что ядро армии Левальда, укомплектованное резервами и вербовками, отошло к Прегелю. Тут среди рассуждающих офицеров стало особенно заметно недоверие к генералам, заговорили даже об измене немцев. Это было во время решительного совета, после которого 28 августа повернули нашу армию по прежней дороге в обход Левальда, а затем пошли назад на Тильзит и Мемель. Среди взволнованной недовольной массы раздались еще более жгучие толки. Из высшей сферы доходили смутные известия, что все члены военного совета решили вслед за фельдмаршалом, что для сохранения армии следует отступить к своим границам; один только волонтер Сибильский не согласился с прочими; он требовал немедленного преследования Левальда еще тотчас после битвы, но ему не дали необходимых трех пехотных полков. Смущенный общим ропотом, генералитет старался распространять среди армии, что немедленный поход к Кенисбергу опасен ввиду предстоящего недостатка в провианте. Многие не верили официальным слухам, находили, что Апраксин так грозил генералам этими опасностями, что те волей-неволей согласились с ним. "О, что это был за поход! -- восклицает Болотов. -- Истинно, сердце обливается кровью, как я его и все обстоятельства вспомню!"

 Погода была жаркая в первые дни отступления; люди задыхались от духоты и пыли; но двигались в обратный путь гораздо быстрее, чем при наступлении. Полки шли в полном порядке; арьергард, в котором оказался теперь Архангелогородский полк, фронтом, боевыми колоннами, не доверяя еще не показывавшемуся неприятелю. Особенно раздражались наши, видя торжество и гордость обывателей, когда они очищали пруссакам городок за городком. С приближением к Тильзиту погода и дороги изменились; с 8 сентября пошли дожди и всю осень мучили несчастную армию; низменные, неровные дороги, перерезываемые речками и вершинками, стали очень грязны. Тогда же появились пруские отряды и начали беспрестанно беспокоить отступающих, мешая фуражировкам. Полагаем, что сам Левальд провожал наших по пятам, но мемуарист принадлежал к не верившим этим слухам. Чтобы задерживать погоню, дали приказ сжигать и разрушать селения, остающияся позади; это вызвало новые обвинения в варварстве. Только под Тильзитом автор поверил, что прусская армия преследует их по пятам. Твердо намереваясь не принимать сражения, Апраксин велел немедленно перебираться из города на другой берег реки Мемеля по единственному мосту и наспех связанным плотам. И едва только русская армия кончила переправу, как пруссаки заняли Тильзит. Их ядра полетели в наш лагерь как раз в то время, когда по приказанию фельдмаршала праздновали пальбой день Гросс-Эгерсдорфа (19 сентября). Резонеры-патриоты, недовольные, усталые, осыпали Апраксина и прочих генералов самыми ядовитыми насмешками, и за трусливое бегство из Тильзита, и за смехотворные угрозы, которыми вынудили у тильзитцев обещание не впускать своих, и за напрасную трату зарядов, которыми отвечали на бомбардировку со стороны неприятеля. По-видимому, еще до своего падения несчастный фельдмаршал служил козлищем отпущения за все недостатки наших военных сил, впервые проэкзаменованных походом в Европу.

 Путь на Мемель проходил в гораздо меньшем порядке. Армия стала разделяться; полки расходились в разные стороны, к своим квартирам. С 20 сентября наступила совсем холодная, мокрая осень. Дороги по Курляндии вдоль низменного балтийского прибрежья, сырые и в сухое время, теперь представляли невообразимую топь; в ней вязли и тонули лошади, гибли повозки, по пояс болтались солдаты по целым дням; в ней и ночевали, не успевая добрести до назначенных под лагерь мест. Только зарева пылавших деревень и мыз освещали эти печальные стоянки. Отдыхали осторожно до Мемеля, так как сзади все грозили неприятельские гусары. Болотов скорбел душой и раздражался, смотря на мученья людей и на разоренья, производимые при отступлении. Только 20 октября его бригада стала, наконец, на квартиры.