Гросс-Егерсдорфская битва - 2

 Вечером 18-го после военного совета приказали готовиться к походу и забрать на три дня провианту. Начались толки, что слабейший числом неприятель сам ждет нашей атаки, что мы пойдем опять в обход, спорили, где и как станут обходить. Между тем поспешно жарили и варили провизию; офицеры набивали ею дорожные мешки.

 Ночью на 19-е стоял сильный туман, который рассеялся только с восходом солнца. В это время армию поднял сигнальный выстрел, а затем пробили генеральный марш -- знак к походу. Палатки сложили и собрали обозы. Вся масса полков и обозов двинулась через неширокую дефилею между лесом, которую занимали авангард и дивизия Лопухина. Как всегда, обозы теснились, мешали войскам и путали движение; полки кучками пробирались с большим трудом между возов и генеральских колясок. Среди этой сумятицы раздался вдруг крик -- "Неприятель, неприятель", и тотчас послышались уверения, что он перешел поле и деревню, что он чуть ли не в обозах. Скоро узнали, что его увидал первым Московский полк, стоявший у выхода из дефилеи, и уже прямо перед собой. "Чудное поистине и непонятное дело! -- восклицает автор. -- Ждали, стерегли неприятеля, и вдруг недоглядели, как он сам подошел". Тотчас, однако, началась по нему канонада с батареи близ Московского полка. В главной армии настали минуты полного смятения; обозы погнали в разные стороны; генералы и командиры метались впопыхах от одной части к другой; кто кричал: "Посылайте конницу", другие двигали вперед артиллерию, третьи вели пехоту, перелезая с нею через возы и фуры. Долго не могли разобраться за теснотой места и общим замешательством.

 Одна только выдвинувшаяся вперед дивизия Лопухина успевала строиться на небольшом пространстве оставшегося поля в виду аттакующих пруссаков. Позади нее одним из первых свели с места Архангелогородский полк и, проведя кое-как через обозы, до которых уже долетали неприятельские ядра, поставили на склоне ближнего холма близ леса влево от дефилеи. Здесь полк Болотова в ряду с прочими полками авангарда оказался совсем не на том месте, где их ставили накануне при фальшивых тревогах. Отсюда, с небольшой высоты, видно было первое время все поле, а стоять тут, на левом крыле или фланге обоих армий, было сравнительно безопасно, так как кустарник и топкое болотце с ручьем отделяли счастливцев от неприятеля. Архангелогородцы видели отсюда, как решительно, в строгом порядке шли пруссаки на вытягивающуюся вдоль леса нашу армию; на ходу они дали два залпа и, подойдя совсем близко, дали третий залп всею первой линией. Наши так долго не отвечали им, что на левом фланге испугались за них, и солдаты решили было, что у них заговорены ружья. Но все скоро утешились: наши пушки и ружья загрохотали сильней неприятельских; поле покрылось клубами дыма, и только изредка, местами, можно было рассмотреть, что на нем происходило. Видели по временам, что оба сражающиеся фронта находились близко друг против друга. Наш все время битвы стоял непоколебимо; первая шеренга как села на колени, так и сидела; прусский же фронт был в постоянном движении, то отступая, то надвигаясь, но дрался так же мужественно. Позади обеих линий суетились и скакали люди, подбирали раненых, бежали роты подкреплений, марш-марш провозили пушки и заряды.

 На левом фланге стояли спокойно; только батарея с холма, близ самой роты Болотова, скоро открыла огонь, и переминавшаяся без дела команда приняла живейшее участие в меткости выстрелов, в том числе и увлеченный зрелищем гуманный 19-летний автор. Но дошло дело и до левого фланга: Болотов увидал, как от самого его края выделились донские казаки и бросились на появившуюся у болотца прусскую конницу. За версту слышны были их гиканье и ружейные залпы; но вскоре они марш-марш понеслись назад и исчезли влеве за холмиками. Не успел автор излить свое негодование на бестолковых и беспорядочных воинов, к которым питал особую антипатию, как там же, влеве, раздалась пальба и послышалось сильное движение. И тотчас у них на холме раздалась чья-то спешная команда повернуть фронт, а на батарее -- "картечь, картечь". Повернув роту, Болотов вместо неприятеля видел только части своих войск и мелькание командиров и адъютантов да слышал спешные залпы своей батареи. Понемногу все затихло; фронт и пушки повернули по-прежнему. Недоумение архангелогородцев рассеял рассказ очевидца из другого полка; оказалось, что прусские кирасиры и драгуны с яростью бросились преследовать бегущих казаков и наскакали на пехоту, стоявшую с края левого фланга; ряды наших расступились, пропустили казаков, а с ними и часть пруссаков; и начали рубить последних со всех сторон; на остальных посыпалась градом картечь с повернувшейся на холме батареи. Только задние линии нападающих успели ускакать от неожиданной ловушки.

 Все это происходило на фланге Болотова; о главном бое он рассказывает больше с чужих слов. На правом фланге тяжелые натиски выдержал храбрый полковник Языков со своим 1-м гренадерским полком, не допуская неприятеля к обозам, и, благодаря канавам и рвам своей позиции, продержался весь бой.

 Тяжелее всего досталось центру -- дивизии Лопухина. Ее атаковали пруссаки и осыпали своими залпами, когда она еще вытягивалась по полю, стараясь вывести в дело побольше полков; и только после третьего залпа наши могли открыть огонь. Пруссаки имели преимущество в обдуманной рассчитанности движений по приготовленным всюду подкреплениям. У нас же выдвинули слишком мало полков, многие из них остались за лесом; артиллерии не хватало; подкрепления посылались кое-как; вообще все совершалось по воле Божией. Два часа сдерживали неприятеля полки Лопухина, но ряды их совсем поредели, они лишились почти всех офицеров; наконец, сам любимый командир, смертельно раненный, оказался в руках пруссаков; каким-то сверхъестественным порывом измученные люди бросились спасать его, и спасли умирающего.

 Но пруссаки прорвали наши ряды, добрались было до обозов. Как мы победу одержали, "сего ежели прямо рассудить, мы уже и сами не знали, сам Бог хотел нас спасти", пишет Болотов.

 На подмогу центру двинулись полки из-за леса; послал ли их кто, или сами они, настоявшись без дела, вздумали пойти на помощь товарищам, автор не знает; только двинулись они вперед через лес, бросив свои пушки, которых не могли провезти сквозь чащу. К счастью, им удалось выбраться из нее как раз в том месте, где пруссаки смяли наших; тут дрались уже поодиночке, грудь с грудью, забирая оружие и заряды у мертвых товарищей. Появление свежих полков все изменило; погибавшие ободрились и примкнули к ним, дали вместе залп и затем ударили в штыки. Пруссаки дрогнули и подались назад, чтобы оправиться, но им не дали времени: "наши сели им на шею"; тогда прусская храбрость обратилась в трусость -- они совсем повернули назад. Это смутило остальные их части и ободрило наших. Пруссаки всюду начали отступать, сперва в порядке, но потом, как стадо, без всякого строя. На левом фланге увидали это торжество и приветствовали восторженными криками. Через минуту раздалась команда: "Ступай, ступай!" и все громадными волнами бросились через болото и кусты гнать пруссаков. Когда вся армия перебежала поле, велели выстроиться, и все потрясающим "Ур а!" провозгласили победу.

 Вот сущность рассказа очевидца боя. Любопытно в нем фаталистическое отношение к событию и его результатам, напоминающее знаменитые описания сражений в романах нашего времени: то же жалкое положение ответственных командиров, которые о чем-то думают, а дела делаются не соображаясь с их думами; когда люди дерутся и умирают, они кричат и мечутся, "как угорелые кошки"; те же подсказанные какими-то импульсами поступки, причем кто-то выкрикивает команду, и ее исполняют. Кроме Лопухина и Языкова, Болотов решительно не помнит имен тех, которые руководили движениями, не знает даже своего знаменитого современника, Румянцева, который своевременно вывел свои полки из-за лесу на подмогу Лопухину и дал решительный оборот сражению.

 Для оценки рассказа мемуариста посмотрим, что говорит о Гросс-Эгерсдорфском дне и событиях, его подготовивших, документальная история похода[1].