Походы Апраксина - 6

20-го июля армия вступила в пределы Пруссии. Сведения о неприятеле имелись в ней не всегда, и не всегда точные[1]; их главным образом собирали от прусских дезертиров, на которых слишком полагались; разъезды же действовали на слишком узком пространстве, недостаточно удаляясь от армии или действуя неловко. Особенно неосторожен в разведках был первый авангардный отряд де ла Руа, настигнутый прусскими гусарами кавалерийского генерала Малаховского и прогнанный назад с уроном. Рассказ Болотова об этом деле так сходен с реляциями и газетами того времени, что, вероятно, составлен с их помощью. Первая небольшая неудача очень неприятно подействовала на армию, по крайней мере, на офицерство. Знаменитые войска прусского короля были очень опасными противниками; это прекрасно знала русская армия и относилась к ним слишком почтительно и осторожно, чтобы не ценить малейшей удачи или неудачи. Оплошность ла Руа немедленно приписали тому, что он француз, а выслал вперед именно его, а не русского, предатель -- начальник авангарда, Матвей Ливен. Начальство старалось сгладить неприятное впечатление разжалованием француза-полковника в рядовые и повышением его храброго вахмистра, который один останавливал разбегавшуюся команду.

 В этой первой стычке открылось, что мирные прусские поселяне при случае очень охотно помогали своей армии и яростно напали на совершенно расстроенный отряд; у них оказывалось и оружие. Ввиду такой опасности для солдат, которой нельзя было и отвратить, взбешенный неудачей Апраксин разрешил впредь не щадить селений и жителей; это и было причиной, по словам мемуариста, устрашающих злодейств и насилий; казаки и калмыки инородческой кавалерии особенно обрадовались такому разрешению и начали творить бесчеловечия, "какия только варварам приличны и кои не только влияли во всех прусских жителей величайшую к нам ненависть и злобу, но и покрыли нас стыдом и бесславием перед всем светом...". Немецкие газеты громко завопили против русских варваров, совершенно забывая про знаменитые разрушительные подвиги прусской армии в Силезии и Польше и про слова самого Фридриха II, высказывавшего, что он был бы очень рад иметь в своей армии такую легкую кавалерию, как наши казаки и инородцы.

 Здесь случилось то же, что повторяется и до наших дней: на Россию взваливались самые темные явления захватившей всю Европу военной грозы; а, в сущности, варвары русских степей вряд ли чем отличались от навербованных темными средствами войск культурных стран: а их начальство по большей части душевно скорбело за последствия войны и стыдливо старалось сдерживать порывы подчиненных. Конференция делала из Петербурга выговоры за недостаток дисциплины и, очевидно, боялась обвинений заграничной печати. Наш герой и по симпатиям к немецкой печати, и по личным гуманным наклонностям в сильнейшей степени высказывает эту ученическую боязнь худой славы в Европе.

 Вскоре вслед за неудачей ла Руа опять сказались недостатки авангардной и разведочной части, отряды которой слишком мало опереживали армию; гусары Малаховского, столкнувшись с авангардом, оказались так близко, что произвели тревогу во всей армии; неуверенность в себе, неточность получаемых через местных жителей сведении о прусской армии заставили поверить, что сам Левальд идет в атаку со всеми своими силами. Из-за напрасного переполоха две ночи подряд продержали по нескольку полков под ружьем.

 В самой армии с переходом за прусскую границу соблюдались все обычные предосторожности. Разбивался правильный лагерь для всей армии, окружался рогатками, а вперед выставлялись пикеты с пушками и шуваловскими гаубицами. Вероятно, живя в Пруссии, Болотов наслушался немало насмешек над этими рогатками как весьма отсталой мерой предохранения и усиленно негодует в записках на эту "смешную" предосторожность; пикеты же раздражали его, потому что заставляли беспокоиться и проводить ночи под открытым небом. Когда дивизия Фермора присоединилась к армии, произошел опять передел полков по дивизиям; Архангелогородский полк оказался в авангарде под общим начальством Сибильского[2]; но автор мало говорит об этой личности, положение которой в армии очень любопытно для истории этого похода; он гораздо больше знает своего ближайшего командира Ливена.