***
В один страшно холодный декабрьский день мой муж уехал. Он сел на поезд, который ему назначали и должен был остановиться в отеле "Бернауер". Он должен был ожидать с завязанными глазами в совершенно темной комнате, со спущенными занавесками, пока не услышит ровно в полночь три удара в дверь; только при третьем он должен крикнуть: "Войдите", -- но при том, не двигаясь с места.
Подобного рода предосторожности были понятны со стороны женщины; в мужчине они казались бы смешными.
Мой муж нежно простился со мной, твердо уверенный, что проведет ночь с хорошенькой женщиной.
В эту же ночь я спала необыкновенно спокойно.
Я не считала себя вправе испортить моему мужу какими-нибудь мелочными соображениями такое замечательное и интересное похождение. Решив так, я сумела больше не думать об этом. Кроме того, Леопольд был со мной вполне искренен, кроме, впрочем, вопроса, касающегося пола его нового знакомого, -- смягчающее обстоятельство для него.
На следующий день он вернулся такой же нервный, как и уехал, будучи в полной неуверенности относительно личности Анатоля.
Вот что он рассказал мне.
По приезде в Брюк, он тотчас же отправился в отель "Бернауер", поужинал и, взяв комнату, стал ожидать. Вскоре ему принесли письмо от Анатоля, три страницы, написанные мелким почерком: это был мучительный крик души, вызванный предстоящим поступком, жгучая радость при мысли о свидании, боязнь последствий.
Если у Леопольда и было какое-нибудь сомнение относительно пола того человека, которого он ждал, это письмо окончательно рассеяло его.
Только женщина могла так писать, и притом женщина высокого звания, которую малейшая нескромность могла поставить в ужасное положение. Письмо было полно отчаяния и мольбы, казалось, что предстоит какая-то серьезная опасность, так что Леопольд, из жалости, а также из боязни взятой на себя ответственности, подумал было удалиться и очень жалел, что не мог сообщить Анатолю о своем желании, потому что ему было запрещено произносить это имя. Ему оставалось только ожидать дальнейших событий.
Впрочем, это впечатление рассеялось от долгого ожидания; желание, пробужденное прекрасной незнакомкой, превозмогло жалость, и когда наступила полночь, он опустил занавесы, завязал себе глаза и с напряженными нервами ожидал последних мгновений; он твердо решил взять и не упускать счастье, которое судьба посылала ему.
Когда пробил последний удар полночи, Леопольд услышал тяжелые шаги по лестнице, приближающиеся к его комнате. Уверенный, что это слуга несет ему письмо, на этот раз несогласное с его желаниями, он уже готов был снять повязку с глаз, когда вдруг раздались три условленных легких и осторожных удара.
Он воскликнул: "Войдите", дверь отворилась, и в комнате послышались те же тяжелые шаги.
Это был мужчина!
В то время, когда мой муж старался подавить в себе разочарование, замечательно благозвучный, но дрожащий от волнения голос произнес:
-- Леопольд, где ты, проводи меня, я ничего не вижу.
Мой муж взял протянутую к нему руку и довел незнакомца до дивана, на который они оба сели.
-- Сознайся, -- произнес голос, -- что ты ожидал встретить женщину.
Замешательство от неожиданного появления мужчины очень быстро прошло у Леопольда; он также предвидел и эту возможность, и у него был готовый план в обоих случаях: если это женщина, она будет "Венерой в мехах", если мужчина, то это "грек". Искренне огорченный вначале, что это не женщина, которая всецело занимала его воображение с некоторых пор, он в конце концов был рад, что наконец напал на столь желанного "грека". Он ответил Анатолю:
-- Твое последнее письмо заставило меня опасаться этого; ты в самом деле слишком окружаешь себя таинственностью.
-- Опасаться? Значит, ты не разочаровался?
Они оставались вместе до четырех часов ночи; Анатоль все время говорил только о любви духовной, бестелесной и сказал, что он никогда еще не касался женщины, что он "чист душой и телом".
Тот, кто говорил это Леопольду, не был юношей, но был мужчина, правда, молодой, но вполне зрелый мужчина, более высокого роста и более сильный, чем Леопольд -- и он не знал женщин!
Что это означало?
Мой муж обладал опасным даром красноречия, которое всецело захватывало, хотя и не убеждало того, кого он застигал врасплох.
Это и случилось с Анатолем; к тому же он был очень взволнован во время разговора. Леопольд очень легко овладел его умом и мало-помалу направил его так, как хотел. Он рассказал ему, что женат, что у него очаровательная жена и ребенок, прелестный, как ангел, и что нет ничего приятнее, как быть влюбленным в свою жену после пяти лег супружества. На это тот, растроганный, почти с робостью произнес:
-- О, благодарю тебя, ты избавил меня от невыносимого страха.
-- Ты красив? -- спросил Леопольд.
-- Я не знаю.
-- Другие находят тебя красивым?
-- Я мужчина. Кто может мне это сказать?
-- Ты сам. Я чувствую, что ты красив. У кого такой голос, как у тебя, должен быть красив.
-- Может быть, я не понравился бы тебе?
-- Ты! Ты -- мой властелин, мой царь! Но если ты боишься этого, покажись сперва Ванде, моей жене, она знает меня; если она скажет, что я могу видеть тебя, значит, это правда.
Так настаивал один, а другой уклонялся. Наступил час разлуки.
-- Прощай! промолвили оба.
В эту минуту мой муж почувствовал горячий поцелуй на своей руке.
Так они расстались.
Леопольд сел на первый поезд, отправлявшийся в Грац.