В Москве была перепись. Одна общественная организация попросила нас, "переписчиков", которым достался район с публичными домами, -- собрать сведения об условиях жизни проституток, об их прошлом и т. д.
Нам были розданы специальные бланки с напечатанными на них вопросами. Надо отдать справедливость, вопросы были составлены изумительно бестактно. Проходилось залезать с сапогами в душу... Но один вопрос был очень нам по душе: "Не хотите ли изменить теперешнюю жизнь?"
Мы ходили по этим домам три дня. Днём. Заставали самую житейскую обстановку.
Всё было "просто". Как у всех. Пили чай. Шили. Играли с детьми... В комнатах не убрано. Извиняются за беспорядок -- только что встали.
Я был первокурсник. "Младший". Я никого ни о чём не спрашивал, но я слушал и видел -- так больно, так стыдно, так страшно было слышать эти вопросы и тихие ответы на них.
-- Сколько тогда вам было лет?
-- Двенадцать...
-- Четырнадцать...
-- Семнадцать...
-- Кто был первый?
-- Студент...
-- Приказчик...
-- Барин...
-- Что заставило вас пойти в публичный дом?
Молчание.
-- Нужда? -- подсказывает "спрашивающий".
Ответ неожиданный:
-- Нет... Так... Куда же идти?..
И вот, наконец, желанный вопрос:
-- Не хотите ли изменить теперешнюю жизнь?
И ответ ещё более неожиданный:
-- Нет...
-- Не хотите?! -- изумляется спрашивавший. -- Но вы, может быть, боитесь, что ваш ответ узнает хозяйка? Мы не скажем. Вам дадут возможность уйти из этого дома и заняться честным трудом.
Молчание.
-- Так и записать? Не хотите?
-- Да уж... Запишите...
-- Разве вам хорошо здесь, что вы не хотите уйти? -- Помню, одна женщина, после этих настойчивых приставаний, повернулась и молча вышла из комнаты...
Неизвестно почему пошла в публичный дом. И не хочет оттуда уйти.
Вот две загадки, которые я вынес из трёхдневных опросов.
Загадка была тем страшнее, что я видел полную искренность ответов. Действительно, не хочет уйти.
Так почему же?
Разгадка в том, что внешней "определённой" причины и не было.
Началось "давно". В двенадцать, в четырнадцать, семнадцать лет. Обманул. Бросил. Родила. Жизнь "не удалась". Началось постепенное "падение". Если "прислуга" (а прислуга в большинстве), то переход с места на место, из рук в руки... Постепенно это стало почти профессией. А там естественный переход в "дом". Просто вопрос внешней устроенности, совершенно "житейский". То, что было трагического и страшного, -- растянулось изо дня в день, изо дня в день... В публичный дом поступают женщины, которых мы в жизни уже сделали проститутками. Обманутые девушки, подростки и дети постепенно "общими усилиями" загубленные нами.
Это разгадка первой загадки. А разгадка второй -- тесно с ней связана.
Благодаря постепенности процесса падения, постепенно же усваивается профессиональная идея, что публичный дом -- это конец пути. Дальше идти некуда. Потому что есть "люди" -- это все мы. И затем проститутки -- это все они.
Падшая -- значит, конец. Человека нет. Есть проститутка. Даже имя меняется. Крестили девочку Надеждой. Теперь она зовёт себя Манькой.
Лежачих -- не бьют.
Но можно ли бить того, кого вы сами втоптали в грязь, -- а главное, того, кто сам до того себя презирает, что даже отказывается считать человеком?
Вот это-то и есть та черта, которая заставляет защищать "падших" женщин больше, чем всякого другого человека, -- потому что защищать "падшую" приходится не только от внешних оскорблений, но и от самопрезрения.
В Москве производили перепись. Нам, студентам, поручили публичные дома с тем, чтобы мы попутно собирали сведения о жизни проституток. Были даны нам специальные опросные листы, в которых стояли вопросы: почему пошли в публичный дом? Кто соблазнил первый? Чем занимались раньше? Хотели ли бы вернуться к честной жизни? И т. д.
Ответы были глубоко знаменательны. Громадное большинство было соблазнено почти в детском возрасте -- от 12 до 16 лет. В публичный дом поступили в 20-25. Значит, 8-10 лет женщина, обычно брошенная первым свершившим над ней насилие негодяем (я говорю насилие потому, что мужчина, соблазняющий ребёнка, -- именно насильник), жила другой жизнью. Чаще всего это прислуга. Она переходит с одного "места" на другое. Из рук в руки. Мало-помалу, ещё не попав в публичный дом, она уже проститутка. Её сделали такой.
Публичный дом для неё -- лишь новая ступень. Последняя. И вот, когда на этой ступени она "очнётся", -- бежать уже некуда. Почему? Да, во-первых, потому что нет для этого душевных сил. На вопрос: "Хотите ли уйти из публичного дома?" -- проститутки отвечали: "Нет... что уж теперь... всё равно... Куда же мы годимся..."
Какое-то безнадёжное презрение к самим себе. Точно и за людей себя не считают! Мы "такие!.."
Но, кроме внутреннего бессилия, масса других причин: долги хозяйке, "жёлтый билет", лишающий женщину "прав", невозможность сразу найти работу. Наконец, болезнь.
Вот с этими последними причинами, препятствующими возвращению "павшей женщины" на честную дорогу, и можно бороться.
Свободное копирование
