В 1903 году, только что окончив гимназию, я уехал в Болгарию. Это был год знаменитого "Македонского восстания".
Был я в Адрианополе. Был в Софии.
Болгария и София были переполнены "беженцами" из Македонии, оборванными, голодными, исстрадавшимися женщинами и детьми, принесшими с собой атмосферу неистовых, безумных жестокостей турецких дикарей над македонскими болгарами. Я не видел в Болгарии ни одного улыбающегося лица. Вся страна точно застыла в общей народной скорби.
Помню, была траурная манифестация в честь четырёх болгарских студентов-добровольцев, замученных турками в Македонии. Несли портреты мучеников-героев, а сзади них шла несметная толпа народа с тихим похоронным пением. Процессия прошла по всем улицам Софии, и всюду из магазинов и домов выходили навстречу люди, обнажали головы и присоединялись к ней. Я видел строгие, застывшие лица и глаза, полные слёз. Болгарский народ плакал, вспоминая свою многострадальную историю, и горел чувством отмщения исконному врагу -- Турции...
В Адрианополе я видел холодную ненависть, трусливую подозрительность и мрачное, кровавое зарево болгарского неба.
На вокзале меня повели к седому турку, который в громадную книгу записывал: зачем прибыл в город. Ночь, проведённая в гостинице при вокзале, останется навсегда одной из самых тяжёлых. Дважды я должен был давать объяснения о цели своего приезда. И чувствовать себя на волоске от ареста чиновником, с нескрываемой ненавистью смотревшим на "русского туриста".
Утром длинный путь до города и всюду подозрительные взгляды, жестокие и ненавистные, а в одном месте бессмысленное, дикое избиение, на моих глазах, проводника болгарина.
Страдающая Болгария и неистово-злобная Турция -- вот два непримиримых врага, ярко запечатлевшихся в моём сознании.
Я был в Софии и видел на улицах болгарской столицы "беженцев" из Македонии -- измученных стариков, оборванных женщин и детей, полуголодную, испуганную толпу, -- бежавших от страшной турецкой резни, перед которой, в конце концов, бледнеют "немецкие зверства".
Турки подавляли "македонское восстание".
На площадях и на улицах Софии стояли, жались к друг другу, не зная, куда идти и что делать, македонские болгары, на лицах которых запечатлелся весь только что пережитый ужас.
Турки загоняли болгар в храмы и поджигали их. Вырезали до последнего болгарские селения. Истязали, издевались, мучили и оскверняли всё, что попадалось на пути. Более жгучей, непримиримой ненависти, чем болгары питали к туркам, нельзя себе представить. Десятки лет на глазах братьев, отцов и матерей турки систематически терзали болгар. И те не могли ни помочь, ни отомстить. Эти муки скрытого гнева и ненависти были основным национальным чувством.
На площадях стояли, как загнанное стадо, измученные люди, а цвет болгарской молодёжи шёл туда, в Македонию, почти на верную смерть, в страшные мучения во имя освобождения страны от ненавистного, кровавого ига.
Вспоминается мне траурная манифестация.
Четыре болгарских студента были убиты в Македонии. Известие об этом в траурных рамах было развешано по всем улицам. К вечеру, когда вся София уже знала об этом, по городу двинулась процессия.
Впереди несли портреты павших героев, а за ними шла тысячная толпа. Из всех домов навстречу выходили люди, обнажали головы и присоединялись к толпе. И вот кто-то запел. Очень тихо. Должно быть, похоронную песню.
Сколько бы ни прошло лет, это впечатление останется для меня навсегда самым ярким, как глубокое выражение народного горя. Я не видал человека, у которого не было бы в глазах слёз. Плакали все: и старики, и мальчики, и женщины, и взрослая молодёжь. Плакали тихо, без истерики. Как плачет не острое горе, а тяжкая, безысходная скорбь.
Медленно шла процессия, росла и росла толпа. Распахивались двери домов, выходили новые люди. Казалось, не только весь город -- весь народ поёт похоронную песню. Оплакивает не только героев, павших за освобождение страны, но и всех убитых, обесчещенных, замученных за долгую многострадальную историю болгарского народа...
Дней через пять после своего отъезда я сидел в маленьком грязном номере "Русской" гостиницы в Софии и писал следующее письмо:
"Завтра я отправляюсь с отрядом инсургентов к сербской границе. Турки задерживают всех подозрительных людей, и потому мы перейдём границу пешком. В начале декабря здесь устанавливается очень суровая зима, и тогда всякая деятельность временно прекращается, таким образом, если до февраля я не возвращусь, значит, я не вернусь вовсе".
Свободное копирование
