„На загладку" не могу не привести один любопытный случай, когда арестованному была предъявлена статья, карающая за шпионаж.
С нами был один молодой человек, по всем данным последний отпрыск какой-то княжеской фамилии (скажем, князей Щербатовых или что-нибудь в этом роде), сын родителей-белоэмигрантов. Мать его, по его словам, была очень образованная женщина, увлекалась историческими изысканиями и написала несколько исследований по истории к о п т о в (древних обитателей Египта), о их религии (копты — православные), о древних коптских рукописях, и вообще, вероятно, более всерьез, чем чисто гелертерски, занималась своей наукою Он, ее сын, был, якобы, „заброшен" в Советский Союз под фамилией „Зайцев" для разведывательных целей. В качестве заподозренного в шпионаже испытал в знаменитой Лефортовской тюрьме в Москве пытки и так называемую „дыбу" с основательным вывертыванием плечевых суставов. Трудно было, однако, представить себе человека, менее приспособленного к порученной ему работе, чем этот Зайцев. Скорее всего из него при благоприятных обстоятельствах вышел бы незаурядный ученый. Он окончил какой-то медицинский колледж не то во Франции, не то в США, долго жил в Париже. Ездил в Лурд, верит, что там совершаются чудеса. Нас он поражал своими знаниями, какой-то всеобъемлющей начитанность по всем отраслям культуры. Мне, например, Зайцев много порассказал о деятельности в Лондоне и в США институтов так называемой парапсихологии, о собранных ими вполне проверенных и достоверных фактах телепатических состояний, чтения мыслей на расстоянии и проч. и проч., а главное — о тех строго научных методах, которых придерживаются эти институты в деле отбора и проверки подобного рода фактов. С „Зайцевым" можно было поговорить решительно обо всем. И это „все" он знал далеко не поверхностно, не верхоглядно. В шутку мы называли его — „Большая антисоветская энциклопедия".
В настоящее время этот интересный молодой человек спокойно живет в Москве, и это никого не тревожит, не беспокоит.
Эти достаточно беглые „зарисовки" я мог бы, при желании, продолжать без конца, но в этом положительно нет никакой надобности. Поэтому, „закругляясь", позволю себе дать последнюю по счету характеристику еще одного крайне любопытного „типа" — казаха по национальности, некоего Джумабаева, которого мы запросто звали — „Джамбул".
Это был довольно развитой человек, убежденный и твердый член коммунистической партии, „финансист" по специальности. Одно время (в первые годы советской власти) он был даже, по его словам, наркомом финансов („наркомфин") Казахской республики. Затем много лет работал в должности финансового инспектора.
Когда, начиная с тридцатых годов, поднялась волна гонений на всевозможную партийную „оппозицию", Джумабаеву совершенно неожиданно для него было также предъявлено обвинение в оппозиционном настроении и, соответственно, в том, что он был членом какой-то группировки „врагов народа" и участвовал в каком-то мифическом „заговоре". Наш герой, однако, был настолько непоколебимо уверен в своей преданности „генеральной линии" партии, что не принял это обвинение всерьез. Вернее, это возведенное на него обвинение в оппозиционных настроениях и проч. он расценил как... определенную возложенную на него новую, хотя и не совсем приятную партийную нагрузку.
— Никакой оппозиции в рядах партии нет и быть не может, — уверенно заявлял он. — А если все же людей подозревают и обвиняют в оппозиции, то это потому, что... так надо.
— Как „так надо"? — недоумевали члены комиссии партийного контроля.
— Так, — отвечал Джумабаев. — В интересах Центрального комитета надо „разыграть" оппозицию...
И вот, происходит распределение ролей, совсем как в известной детской игре в „белых" и „красных". Надо же кому-то быть „белыми"! Если все, до единого, захотят быть „красными", то и игры не получится. И ребята, хотя и с неохотой, но соглашаются все же изображать из себя „белых".
Нечто подобное, по мысли Джумабаева, происходило и внутри партии большевиков. Роли были распределены. Одним выпала роль „ортодоксов" и „сталинцев", другим, менее, так сказать, удачливым, — роль оппозиционеров, „врагов народа". Зачислили тебя во „враги народа", значит, так нужно по правилам какой-то вновь выдуманной мудреной партийной игры в „кошки" и „мышки".
Это была, с одной стороны, своеобразная отрыжка на советской почве застарелого мусульманского фатализма („кисмет"), а с другой — точка зрения Джумабаева поразительно совпадала с тем догматом православной церкви, согласно которому „пути господни неисповедимы". Подобно этому, Джумабаев уверил себя, что „пути" или „судьбы" партии и ее Центрального комитета — „неисповедимы".
Глубоко уверившись в правоте этой своей внешне логичной „теории", Джумабаев и будучи арестованным говорил об этом следователю:
— Я не оппозиционер, оппозиционеров в партии нет и быть не может, но если мне, в каких-то скрытых („неисповедимых") интересах партии, поручено разыгрывать роль оппозиционера, то — что ж? Безропотно подчиняясь партийной дисциплине, я готов выполнить все, что от меня потребуется...
И он, перестав оправдываться и сопротивляться, без колебания подписал — один за другим — все протоколы дознания о его „злодеяниях" в качестве оппозиционера, о мнимом участии своем в контрреволюционных группировках и заговорах.
— Все равно, это нарочно, — убеждал он в себя и других. — Это только для видимости. На самом деле никакой оппозиции нет.
И еще одна любопытная деталь. Джумабаев искренно не допускал мысли о том, что лидеры оппозиции или расстреляны или погибли каким-либо иным способом.
— Все это ерунда, — говорил он. — Как может партия расстреливать, губить своих? Все они (то есть руководители оппозиции всевозможных оттенков и направлений) живы, по-прежнему сидят в Кремле и управляют государством, но делается это ими скрыто, тайком, за кулисами. Для видимости и формы на переднем плане — совсем другие, „сталинские" наркомы. В действительности же руководят страной и направляют партийную политику старые, испытанные партийные деятели — такие, как Зиновьев, Каменев, Пятаков, Бухарин и другие.
Ввиду твердо занятой Джумабаевым подобной крайне самоуверенной позиции, власти предержащие, в конце концов, усомнились в его умственном здоровье и провели его через соответствующую судебно-медицинскую экспертизу. В результате он был объявлен, вероятно, не кем иным, как самым доподлинным параноиком, носителем и выразителем „систематизированного бреда", а гарантированное ему длительное заключение в „исправительно" трудовом лагере особого назначения было заменено ему не менее длительным пребыванием в тюремных психиатрических больницах, в которых, в общей сложности, Джумабаев провел ни много, ни мало — около девятнадцати (!) лет.
Наезжавшая ежегодно из Москвы врачебная комиссия во главе с представителем МГБ из года в год спрашивала Джумабаева, придерживается ли он этих своих крайне „завиральных" идей, и, услышав в ответ, что он, Джумабаев, продолжает „упорствовать" в своих заблуждениях, из года в год со спокойной совестью констатировала:
— Не выздоровел. Нуждается в продлении принудительного лечения.
И так, повторяю, без малого девятнадцать лет! Это ли еще не „гуманизм"!
Однажды я спросил „Джамбула", что он намеревается делать, если его все же освободят. Он ответил твердо:
— Первым долгом буду восстанавливаться в партии. Без партии я не мыслю себе жизни...
Свободное копирование
