В "хитрых домиках МВД" - 3

Чем я заполнял свой досуг?

Во-первых, получил кое-какие предварительные (скромные) познания в латинском языке, который меня всегда почему-то интересовал. Во-вторых, писал автобиографию и успел осилить первые три части — „Детство, отрочество, юность".[1]

Надо отдать справедливость: не только я, но и все мои товарищи по заключению, за единичными исключениями[2] в настоящее время на свободе и живут в тех самых местах, где жили до ареста. Все они, исключая разве меня, реабилитированы, получили изрядные денежные пособия, добились возвращения жилплощади. Очень много, между прочим, москвичей. Москвичи, как правило, подвергались судебно-медицинской экспертизе на предмет „невменения" вины в институте имени В. П. Сербского, специализированном на судебно-психиатрической экспертизе.

Я уже говорил, что со мною вместе, то есть в качестве больных (многие содержались без преувеличения десятками лет!) были врачи, инженеры, кандидаты наук, писатели, незаурядные, талантливые художники. За эти годы передо мной прошла вереница очень интересных, безусловно выдающихся, оригинальных „тронутых" людей, вся „вина" которых сводилась к тому, что они — в нервно-психическом отношении — были более чутки, более нетерпимы ко всяким проявлениям социальной несправедливости, подлости и жестокости, и реагировали на все это более болезненно, чем это обычно полагалось в быту.

В психиатрическом отделении тюремной больницы гор. Горького я встретил, например, писателя Марка Криницкого[3], автора опубликованной в 1911 году в журнале „Новая жизнь" (№ 7-8) повести „Молодые годы Далецкого". Повесть эта первоначально предназначалась для одного из сборников „Знания", и М. Горький был весьма раздосадован тем, что Криницкий передумал и отослал рукопись в редакцию „Новой жизни", где она и была напечатана. В письме к В. С. Миролюбову Горький обозвал за это Криницкого „нахалом" и... „нигилистом".[4]

К тому времени, как я познакомился с Криницким, это был 78-летний изрядно парализованный старец. Паралич прежде всего сказался на его речи: понять его в разговоре было очень трудно, но я как-то ухитрялся все же его понимать, едва ли не чисто интуитивно догадываясь о смысле произносимых им крайне косноязычных фраз. Криницкий почему-то воспылал ко мне особенной симпатией, и единственный реальный порок, который он во мне заприметил, это был... была моя вера в Бога. Если бы не это досадное обстоятельство, я был бы в его глазах идеальным человеком.

Криницкий при мне ввиду очевидной его дряхлости и болезни из-под ареста был все же освобожден и отправлен в „гражданку", то есть в небезызвестную психиатрическую больницу „Ляхово" близ Горького. Куда за ним должна была приехать из Москвы его дочь — не то архитектор, не то скульптор. Но родственникам писателя, надо полагать, было, как говорится, „мало радости" взять из больницы парализованного капризного и раздражительного старика, за которым к тому же нужен был постоянный уход[5].