На Алтае - 60

XX

Поездка на гусей. -- Охота. -- Рассказы. -- Цепочка ласточек. -- Разговор о рецензии. -- Коростель в колодце

   Много раз слышал я, что на устье р. Алея около деревни Самодуркиной -- это в 65 верстах к югу от Барнаула -- весною бывает очень много гусей. И вот сильно захотелось мне вспомнить старину, поехать туда и поохотиться, но путешествовать так далеко одному -- скучно, а потому я стал сманивать с собой и дедушку Козлова. Передалось мое настроение, заговорила охотничья страсть и у старого ветерана, он согласился, и мы, несмотря на ужасный весенний путь по Алтаю, около половины апреля 1887 г. отправились туда в своей проходной телеге. Нанят у нас был барнаульский мещанин, хороший, трезвый парень Егор Кузнецов, который и должен был свозить нас на своих лошадях туда и обратно с те;. 1, чтобы ночевать в Самодуркиной или где придется две ночи.

   Весь недостаток Кузнецова заключался в том, что он сильно гнусавил, так что без привычки трудно было и разобрать, что он говорит, за что народ и прозвал его Гнусом. Как мы ехали эти 65 верст -- описать трудно. Помню только, что мы то и дело переезжали с одной стороны дороги на другую, местами брели водянистым снегом, объезжали особым путем проклятые глубокие запоры или пробивались чрез них силодером, помогая лошадям и выручая телегу из воды и снега. Но, как бы то ни было, криво или прямо, а мы все-таки, выехав в 4 часа утра, приехали на место в тот же день около 6 часов вечера.

   Не зная, где, что и как, мы все-таки сразу попали на высокий берег Алея, с которого ясно видели близлежащую деревню и пропасть гусей, сидевших, плавающих и разгуливающих по притали-нам далеко под нами. Не зная, откуда к ним попасть, я попробовал выстрелить сажен на 80 в одну брачущуюся парочку из винтовки, но немного обвысил, и надо было видеть, какая масса гусей поднялась от выстрела, зашумела, загоготала и, разбившись в разные стаи, отправилась куда-то подальше от нас.

   Мы потом хоть и спустились к Алею, но ничего поделать не могли, потому что не знали притонных мест для караула, и решили ехать в деревню, чтоб взять местного ружейника, которого и обрели в тот же день.

   Ночуя в Самодуркиной, мы первый вечер провели в разговорах и расспросах нашего будущего чичероне, очень сметливого, бывалого, веселого и неглупого охотника. Тут он рассказал нам, как мы будем утром охотиться, преимущественно напирая и на подъезд, и стоянку на перелетах. Кроме того, предлагал полежать в засидках на карауле и между прочим сообщил, что ему много раз удавалось убивать гусей и с того места, где мы были с приезда, но не сверху берега, а выкапывая под ним, в глубоких наносах снега, караульные ямки. В них охотники стелят солому, садятся и закрываются сверху чем-нибудь белым -- вот и вся штука.

   Гуси, не подозревая засады в массе снега, садятся по берегам Алея и попадают под меткие винтовочные выстрелы.

   Утром мы отправились уже с этим крестьянином и, провозившись целый день, кое-как убили двух больших гусей -- одного с подъезда из винтовки, а другого на перелете. Дело в том, что гуси были тут только утром и вечером, а днем они улетали куда-то на поля кормиться. Появляясь же у речки и около озер, они, по обыкновению, были настолько зорки, хитры и осторожны, что только всякими уловками мы смогли убить двух.

   Тут гусей различают две породы: одни простые полевые гуси, а другие, так называемые черневые, которые больше ростом, чернее оперением и сильно осторожны, так что убить их очень трудно.

   Все-таки довольные охотой, мы весело возвратились в деревню, закусили, сговорились с чичероне относительно завтрашней охоты и улеглись спать; но было еще рано, и мы с дедушкой стали вспоминать прошлое.

   Чтобы вызвать его на разговор, я вспомнил одну курьезную штуку, случившуюся со мной еще в Нерчинском крае.

   -- А знаете ли, Савелий Максимович, какую вещь встретил я однажды на охоте в Забайкалье?.. Вещь крайне интересную и, пожалуй, более чем странную... Жил я тогда в Алгачинском серебряном руднике. Как-то осенью после обеда пришел ко мне брат моей жены и говорит: "Ну, что вы киснете? Берите лучше ружье да пойдемте прогуляться, может, где-нибудь и толу я выгоним". А надо вам сказать, что в Нерчинском крае есть особая порода зайцев, которые несколько поменьше беляков, гораздо их резвее и всегда желтовато-серого цвета. Живут они преимущественно в степовых местах, около безлесных гор.

   Долго не думая, я приоделся, взял ружье, и мы отправились за селение. Вскоре мы действительно наткнулись в кустах на толуя, и я его только подстрелил, так что он все-таки убежал и куда-то тут же запрятался. Мы стали его искать и пришли к небольшой речушке, которая уже давно замерзла и под одним ее берегом образовалась под торфом большая щель или отдувина, как говорят сибиряки. "Ну-ка, Прокопий Иванович, погляди, мол, пожалуйста, в эту щель -- не забился ли он, щельмец, туда?"

   Он, знаете, тотчас нагнулся, даже встал на колени да и говорит: "Нет, тут его нету", -- а сам в это время тянет туда рукой и что-то достает. "Ты что там нашел?" -- спрашиваю я. "Да не знаю, -- говорит, -- что такое, а только что-то мудреное". Смотрю, он бережно тянет какую-то цепочку, которая, цепляясь за неровности, того и гляди оборвется. "Ну-ка, мол, Проня, покажи, что это за мудреная штука".

   Оказалось, что эта цепочка состояла из девяти штук ласточек, которые, сцепившись коготками на ножках одна с другой, лежали в самом углу земляной отдувины, под дерном.

   -- Что за история?! -- сказал заинтересовавшийся дедушка.

   -- История, батенька, действительно мудреная, понятно, конечно, что эта щель образовалась ранее, и ласточки, забравшись в это помещение, уже тут составили эту цепочку, но для чего? Для какой цели?.. То ли по естественному закону природы их бытия, то ли случайно, чуя приближающуюся зиму, потеряв своих собратий, чтоб улететь в теплый край за сине море?.. Вот тут и объясните!..

   -- Ну, и что же вы сделали?

   -- А сделали, кажется, величайшую глупость: долго мы вертели и смотрели эту замерзшую цепочку с разных сторон и начали пробовать разгибать сначала коготки, но и они, и самые ножки были так хрупки, что ломались, как мерзлые прутики. Ну а дальше мы пробовали отгибать и шейки птичек, но и они почти свободно ломались, несмотря на то, что мы старались их отогреть в руках и своим дыханием, а одну птичку брат держал за пазухой... Кончилось, знаете, все-таки тем, что мы переломали всех, и нам, дурням, не пришло тогда в голову унести две-три штуки домой, не ломая цепочки, и попробовать отогревать их понемногу, постепенно повышая температуру. Кто знает, может быть, что-нибудь и вышло бы интересное из такого опыта!.. Ведь подвергаются же даже млекопитающие животные, как, напр., сурки, такому полузастывшему состоянию, так что у них почти останавливается кровообращение и становится едва уловимым дыхание?.. Это та же летаргика или, как еще лучше называют, дремлющая жизнь.

   -- Конечно, вам следовало бы попробовать отогревать потихоньку, -- сказал еще более заинтересовавшийся Козлов.

   -- И знаете ли, Савелий Максимович, какую интересную штуку довелось мне прочитать вот недавно, кажется в какой-то газете, что ныне в Парижскую академию наук было представлено, не помню каким-то ученым-натуралистом, сообщение, что он, заметя именно такое же явление над ласточками и пробуя отогревать их тем подходящим теплом, которое постепенно является с наступлением весны, дошел до того, что привел их к жизни, так что ласточки ожили. И кажется, такая же штука была наблюдаема и проверена уже кем-то из академиков, но вот жаль, что у меня дурная память на фамилии, особенно иностранные, и я забыл этих ученых наблюдателей, а выписку эту где-то затерял в бумагах. Уже одно то, что ласточки в моем случае сцепились коготками и составили цепочку, не есть случайность, а доказывает какую-то цель природы в их жизни, иначе и быть не может!.. Нет, это не так!.. Тут что-то кроется...

   -- Ну вот видите, Александр Александрович, какая это интересная вещь, а вы и не догадались?..

   -- Ну да, батенька, что поделаешь -- и в ум тогда не пришло; а когда писал свои записки, то, верьте, боялся сказать об этом: думаю, осмеют, охают и не поверят. Ведь уж со мной была подобная штука, когда явилась пресловутая рецензия на мою статейку под заглавием "В Кадаче", помещенную в "Русском вестнике", ведь вы ее, кажется, читали?

   -- Как же, читал, и не один раз читал. Так охота вам обращать внимание на эти рецензии... Они кого только не обругали?

   -- Ну нет, Савелий Максимович! Не обращать на них внимания нельзя, потому что в добросовестных рецензиях пишется много и дельного; а вот если нарочно, чтоб охаять кого-нибудь, с умыслом искажают самую речь автора -- это уж подлость, недостойная честного имени рецензента!.. Так, например, я говорил о том, как утка крохалюха носила во рту своих птенцов к воде из гнезда, сделанного ею в утесе, и сначала зарывала их на песчаной косе по самую шейку в песок, чтоб они не разбрелись, пока она летает за другими. Он же, рецензент, не упоминая о месте гнезда, прямо глумится и иронически говорит, что утка всегда гнездится у воды, следовательно, ей нет надобности носить птенцов во рту и прятать в песок. Так что читающий рецензию и незнакомый со статьей, конечно, улыбнется и поверит меткости этой пресловутой рецензии -- дескать, в самом деле, какую чепуху городит автор!.. А далее еще лучше: он глумится уже над тем, что утка, отрывши потом птенцов, "стряхнула с них песок"; тогда как у меня сказано так: "дала им хорошенько отряхнуться", -- значит, стряхивала песок не сама. Это уже умышленное искажение, злорадство и желание представить читателю, незнакомому со статьей, якобы ее недостатки, прямо чепуху, которую он находил сам. А ведь это, батенька, рецензия уважаемого журнала "Русская мысль" (за февр. 1886 г.).

   -- Ну вот видите! -- не вытерпел дедушка. -- Берется судить о том, чего он не знает и не понимает, да еще и смеется!.. Это уж, откровенно говоря, нечестно, глупо!.. Вот если автор напишет ерунду или просто чушь, он и докажи, что это чушь, да тогда и глумись, хоть дураком назови, а то ведь выходит наоборот. Вся и штука, значит, в том, что только сила-то на их стороне -- эка заслуга!.. Да он хотя бы здесь посмотрел, сколько уток делают свои гнезда в древесных дуплах, так что крестьяне нарочно вон ставят такие в колках и караулят, когда вылупятся молодые, а то так и маток хватают в этих гнездах руками. Ну вот как же она с дерева-то спустит утенка, как не во рту снесет? Хоть бы он это подумал!.. А ведь вырастить утят в дупле невозможно!.. Вот то-то и есть... А ведь другой незнающий и действительно поверит тому, что он плетет, какую антимонию по злорадству разводит.

   А вот вы давеча говорили о ласточках, -- продолжал он, -- так подобная же штука случилась со мной в самом городе. У меня, знаете, есть дома колодезь; ну и сказали, что он замерз, что и воды достать нельзя; а это было в конце декабря или в январе, хорошенько не помню. Вот я и пошел, чтоб одолбили при мне лед и сделали побольше дыру. А морозы стояли тогда сильные. Ну, знаете, как только спустился туда мужик да стал одалбливать -- вдруг из колодца вылетела какая-то птица да так одурела и завертелась. Думаю, что за диво? Какая же это птица?.. Подошел поближе, смотрю -- коростель дергается в снегу!.. Верно, он, шельмак, с осени спасался в колодце, внизу-то ведь тепло; а тут как охватило его вдруг морозом, вот он и упал, а либо из потемок-то попал сразу на свет, так его окружило -- не знаю. Вот я тотчас взял этого коростеля, положил за пазуху, пошел домой и отпустил в комнату. Тут он скоро оправился, но сначала дичился и все прятался за шкафы да за комоды; а потом -- ничего, освоился, стал есть, бегал уже везде, слетал к цветам и жил у нас долго, чуть ли не до мая, да потом попала из кухни кошка и задавила его, подлая! А бывало с ним и весело, как он бегает да тараканов ловит, а то так по вечерам начнет дергать, да так громко, что хоть зажимай уши. Станет куда-нибудь в угол да и заведет свою песню, индо прискакивает да дергает!.. Бывало, и смешно, и любо, словно и сам забудешься да подумаешь, что в поле находишься. Ну вот напиши это, так тоже зубы-то оскалят да не поверят, а этого коростеля почесть весь Барнаул видел. Вот бы и надо было написать вам да разъяснить, над чем они без толку смеются.

   Мы поговорили о разных курьезных случаях до позднего вечера и назаметно уснули. На другой день мы снова поехали за гусями и убили еще двух, в числе которых попался один и черневой.

   Тем наша охота и кончилась. В эту весну Алей бежал еще только местами, а в других пунктах он был подо льдом и набоями снега, так что мы свободно переезжали его в тележках, несмотря на то что был уже давно апрель месяц.

   При возвращении домой нас всю дорогу и сердил, и смешил Кузнецов; он, бывало, лишь только завидит где-нибудь гусей или уток, как тотчас начинает тыкать в пространство руками и гнусаво кричать:

   -- Гм! гм!... гутки-то, гутки!..

   И глядишь, хитрая дичь тотчас поднимается с придорожного озерка или снежной лывы.

   -- Да молчи ты, ради Бога!.. Ну чего ты кричишь?.. Ведь мы и без тебя видим, -- скажем ему с досады.

   -- Ну гадно, гадно, барин!.. не стану!.. -- прогнусит он, но, глядишь, появится новая дичь где-нибудь на пути -- и Кузнецов опять не утерпит и гнусит то же, размахивая руками.