Много раз ездили мы на рыбалку и на Обь, но уже в компании, где принимали участие не только рыбаки, но и весь дамский персонал и дети. Тут ловля производилась неводом, которым управляли настоящие рыбаки-крестьяне, из числа коих был один весельчак, который постоянно потешал публику и в особенности детей, так называемый Ракуша. Это пожилой, лысый и довольно тучный крестьянин из деревни Большой Сузун.
Понятное дело, что дети, узнав прозвище этого рыбака, постоянно лезли к нему и дразнили его Ракушкой. И вот веселый и добродушный старик, как бы сердясь, бросался за ними во всю прыть и старался надеть кому-либо из них свою лохматую и мокрую шапку. Все, конечно, стремглав бросались от него врассыпную -- и шуму, и визгу тут не было конца.
Но вот однажды пристала к нему одна бойкая барышня, которая, надеясь на свою прыть, говорила ему, что "комары да мошки отъедят Ракушке ножки". Старик как бы не обращал на нее внимания и затем, скараулив удобный момент, вдруг бросился за ней и к общему удовольствию всей компании догнал беглянку, когда она запнулась, а он полетел около нее и все-таки успел надеть ей свою рваную пропотелую шапку!.. Хохоту не было конца, а к барышне приставали еще долго и после этой шутки.
В невод попадало много разной рыбы, в числе которой почти всегда вытаскивали несколько штук бело-серебристых нельм и стерлядей.
Вот из них-то на ершовом бульоне и варилась обыкновенно на берегу уха, да такая уха, какую, вероятно, немногим доводилось кушать не только в знаменитых столичных ресторанах, но и на берегах Волги!.. "Ну, расхвастался!" -- быть может, скажет читатель, но если он вспомнит, что обская стерлядь славится своим вкусом, а нельмы -- собственно достояние немногих сибирских рек, то поверит этому хвастовству.
Конечно, при таких поездках вся честная компания испытывала только одно удовольствие и, слава Богу, тут никаких особых приключений не было -- все сходило чинно и хорошо. Вспоминая это, как уже, пожалуй, давно прошедшее время, не могу не сказать одного довольно курьезного случая. Когда однажды подтягивали невод к берегу, захваченная рыба сильно ходила в неводе, и для того, чтобы не выскакивали через тетиву щуки, рыбаки просили плавающую тут же на лодках публику приподнимать эту тетиву. Все, конечно, с удовольствием подъехали к неводу с разных сторон, и много дамских ручек протянулось к веревке.
Но вот слышится: "Ах!! Ах!!" -- и одна из этих ручек моментально оторвалась от веревки и замахала в воздухе. И что же?..
Оказалось, что небольшая щучка так сильно схватила за руку одну дамочку, что она невольно закричала; кровь лилась из ее прокусанных пальчиков!..
А чтобы тут было, если б хватила большая?..
Скажу уж и еще о наших прогулках по ближайшим окрестностям Сузуна. Ходили мы тут в компании, ходили и в одиночку; а чаще всего я путешествовал с молодым охотником Вяткиным и со своим сыном, тогда еще мальчиком, лет 9--11. Эти прогулки мы делали и зимой, несмотря на то, что приходилось иногда пройти от 3 до 5 верст. Там, где нам приходилось путешествовать по крутым и высоким берегам р. Сузун, мы называли Балканами; а переход через речку, устроенный на курьих ножках в одну или две тонких плашки, -- Чертовым мостом. Надо заметить, что неподалеку от лазарета, стоящего на холме, находилось кладбище, поросшее березовым лесом, почти примыкающим к сосновому бору. Вот тут, на кладбище, на родных могилках своих детей у нас был всегда отдых.
Надо заметить, что в народе существовало нелепое поверье, что будто бы на этом кладбище чудится, вследствие чего многие другие суеверы боялись вечером либо ночью проходить или проезжать мимо этого тихого пристанища и упокоения смертных.
Вот однажды под осень мы трое, т. е. Вяткин, сынишка и я, запоздав на прогулке, пришли отдохнуть на избранный нами пункт, уселись на могилки и повели разговор о помянутом народном поверье. Было уже одиннадцать часов вечера, и совершенно стемнело. С нами бегали две охотничьи собаки, которые, нагулявшись, мирно лежали на траве около могилок. На этот раз мы что-то долго засиделись и, как нарочно, продолжали разговор о разных привидениях на кладбищах, болотных видениях в том же виде и духе и проч., стараясь объяснить их причины и происхождение нелепых верований народа, тем более потому, что они вполне подходили к объяснению известного профессора Рейхенбаха, который в 1860-х годах (даже, кажется, ранее) опубликовал свои ученые исследования и произведенные опыты над открытым им световым и невесомым началом, распространенным в природе, но видимом и ощущаемом только при известных условиях, которое он назвал од. Наблюдения и изыскания Рейхенбаха крайне интересны и для меня лично имеют то великое значение, что я проявление одических световых отделений видел два раза ночью при безусловном комнатном мраке осенью 1859 года, когда не имел еще и понятия, что такое од... Ныне подобные явления, кажется, стараются объяснить гипнотизмом. Так ли это и все ли равно, что од, что гипноз, -- не знаю, да и не слыхал об этом и решительного слова науки, а вещь крайне интересная и требующая серьезного исследования. Я же повторяю еще раз, видел одические явления ранее прочитанной мною статьи г. Босковица об оде в журнале "Библиотека для чтения" за 1861 год, где ясно увидал поражающее сходство приводимых изысканий проф. Рейхенбаха.
Но я увлекся, да и простит мне читатель за это уклонение от неоконченного рассказа, где остается сказать, что в самый разгар нашей беседы на могилке вдруг наши собаки подняли головы, ощетинились и начали грозно ворчать; а затем они встали и, вертясь около наших ног, продолжали более и более тревожно повизгивать и пристально посматривать за соседние и более удаленные могилки. Когда же мы их посылали и говорили: "Возьми!.. пиль!.. " -- они еще сильнее прижимались к нам и не шли.
-- Что за притча? Что тут такое? -- думал я вслух и не понимал причины тревоги. Молодые же мои спутники молчали, трусили, но скрывали это состояние души и также напрягали зрение в темноту леса за могилки.
Мне почему-то казалось, что нет ли тут тех негодяев, которые портят памятники, вынимают из них образочки, ломают чугунные решетки и проч., и вот я громко спросил:
-- Кто тут?
Но полнейшая тишина и мрак ночи были ответом.
Я поднялся с могилки, свистнул собакам и сказал молодежи:
-- Ну-ка, пойдемте и посмотримте, что там такое?
Лишь только мы двинулись, собаки тотчас побежали вперед, мелькнули между могилками и с визгом и лаем бросились в темноту леса.
Мы пошли туда же за ними -- и что же оказалось?
Большая мохнатая сибирская кошка, фыркая, взмыла от собак на березу и, мелькая загоревшимися глазами, сидела уже на суке...
Но в другой раз, уже зимою, около того же места могла бы выйти история иного сорта -- и слава Богу, что мы успели во время возвратиться домой.
Часу в седьмом вечера, когда уже совсем смеркалось, а мы только что пришли с гулянья, ко мне второпях прибежал Архипыч и сказал, чтоб я скорее брал ружье и ехал к Сузунскому броду.
-- Да что там такое случилось? -- спросил я.
-- Там, барин, целое стадо волков, должно быть, свадьба. Я ехал вот сию минуту с сеном -- вон и теперь воза стоят у ворот -- и только, значит, хотел спуститься на брод, как слышу какой-то гвалт и людской рев. Вот я испужался, остановился и гляжу -- с того взвоза бегут на простых крестьяне, верно, сено же возили в завод, увидали меня, узнали, все знакомые ребята-то, да и кричат: "Не езди, не езди, Архипыч! Там, брат, целое стадо волков на самой дороге; мы вот и вчетвером, да едва проехали -- ступай объездом!.. " Вот, что мне тут делать? А они убежали, у них кони-то шибко напужались, и остановить не могут. Вот я скорей заворотился да потихоньку и проехал у кладбища, а у них там на лугу такой вой и потасовка идет, что так и обдирает всю кожу... страсть!..
-- Да ведь я, Архипыч, сейчас там был, гулять ходил, и никого не было.
-- Ой нет, барин!.. Смотрите-ка, что они там теперь делают! Я тотчас послал на конюшню за лошадьми. Мне живо запрягли пару в кошевку, а в это время я зарядил два ружья картечью, и вместе с Архипычем и старостой отправились к броду, но уже там никого не было. На другой же день утром я нарочно поехал посмотреть то место, где волки праздновали кровавую свадьбу. Большая утолока около самой дороги была избита волчьими лапами и облита почти вся кровью, а местами валялась обмусленная волчья шерсть и клочья кожи да остался обгрызок волчьей лапы.
И вся эта баталия и кровавая тризна произошла, вероятно, не более как через 20 или 30 минут после того, как мы шли в том же трио по этому самому месту, потому что Архипыч проехал почти тотчас вслед за нами...
Вроде того же был с нами случай и летом. Не упомню, когда именно, после сильного дождя днем к вечеру совершенно выяснило и показавшаяся полная луна, причудливо выглядывая из соснового леса, сманила нас на прогулку. Долго не думая, мы в той же компании живо собрались, свистнули собак и отправились к лесу. Выйдя на барнаульский тракт, окруженный с обеих сторон бором, мы почему-то захотели прогуляться не тут, а лесной дорожкой, которая вела к поповской мельнице на р. Большой Сузун. Тут по узкости этой дорожки, пролегающей в чаще леса, прогулка казалась гораздо интересней; а луна, поднимаясь все выше и выше, еще сильнее манила в те дебри, где так фантастично пробивались ее лучи, или выбиваясь полным снопом света, так эффектно и причудливо освещали целые группы сосновых и лиственных деревьев. Идя довольно скоро и разговаривая, мы зашли далеконько и, только заметив, что луна поднялась уже высоко, решили вернуться; но нам не хотелось идти тем же путем обратно, а потому мы вздумали пробраться поперечными лесными дорожками на тракте. Нам казалось, что он недалеко и прошел параллельно нашему первому пути. В действительности же оказалось, что тракт шел несколько направо, а поповская дорожка влево, так что образовавшийся между ними клин в линии нашего пересечения был не менее трех верст!..
К счастию, я по всегдашней своей манере все примечать и наблюдать обратил внимание на то, что когда мы шли вперед, то луна была прямо перед нами, а когда мы поворотили направо, к тракту, она должна во весь этот переход оставаться с левой стороны. Следовательно, возможно было ориентироваться только ею, и она одна могла быть нашей путеводительницей. И действительно, вышло так, потому что поперечные дорожки то исчезали, то являлись снова в неопределенном направлении, и мы совершенно в них запутались. Пришлось волей-неволей держаться только левого освещения луны и идти уже целиком, пробираясь по чаще леса.
Строго следя за этим, я был вполне убежден, что иду правильно и, конечно, рано или поздно выйду на тракт, а потому шутил с молодежью и не давал им сомневаться в избранном направлении.
-- А что ты, Санька, будешь делать, если на нас нападут, например, волки? -- спросил я своего сынишку.
-- А я, папочка, сейчас полезу с тобой на сосенку -- там не достанут.
-- Это, брат, верно -- они по деревьям не лазают.
Но не успел я и договорить, как собаки, все время бегавшие неподалеку от нас, вдруг бросились в сторону и тотчас же воротились, поджав хвосты, ощетинившись и тихо, как бы про себя, ворча и повизгивая.
Мы остановились и невольно стали приглядываться в ту чащу, куда было бросились наши собаки и так постыдно, а в этом случае благоразумно, ретировались. Однако ж, ничего особого не заметив, мы отправились дальше и на всякий случай запаслись толстыми сучьями. Прошли мы еще немного, и нам удалось выбраться на чистую полянку, а за ней показались и столбы трактовой дороги.
-- Вот, слава Богу, и тракт!.. -- сказал я, крайне довольный таким исходом.
В это самое время сзади нас в лесу раздался крайне жалобный визг как будто небольшой собачонки, а вскоре затем послышался страшный волчий концерт, который начинался с грубых нот стариков и кончался высокими нотками молодого волчьего поколения.
По всей вероятности, мы прошли мимо самого гнезда, таившегося в той чаще леса, куда бросались собаки.
Такая прогулка после дождя вымочила нас до того, что на нас не было сухого кусочка, и мы благополучно возвратились домой уже во втором часу ночи.
Свободное копирование
