Как-то летом ехал я в тарантасе с тем же Широковым по барнаульскому тракту, и вот неподалеку от поскотины мы увидали перебегающий дорогу выводок белых куропаток. Я тотчас выдернул из чехла всегда готовое на всякий случай ружье и успел еще на ходу экипажа выстрелить в то время, когда все молодые бежали гуськом за маткой по мелкой траве придорожья. Мне посчастливилось убить двух, а затем после выстрела все остальные тотчас поднялись и улетели за опушку примыкающего соснового леса. Собаки со мной не было, и разыскивать перелетевших и попрятавшихся куропаток не представлялось возможным, а потому мы, довольные и тем, что попало случайно, поехали дальше. Но, подкатив к запертой поскотине, мы остановились, и ямщик крикнул сторожа, который лежал в плохо сделанном балагане (шалаше) из молодых березок.
-- Эй, дедушка!.. Отвори-ка ворота!..
Но отзыва не последовало, и только небольшой огонек курился и потрескивал в самом помещении. Ямщик повторил крик, но с тем же успехом.
-- Ну уж и старик, язви его, пархатого!.. А вот ругаться-то -- так его дело!.. -- сказал он и сплюнул на сторону.
-- Эй, дедко!.. Ведь ты сгоришь!.. -- закричал уже Широков.
-- А ты так сдуришь!.. -- отозвался сердито старик из балагана и все-таки не вылез отворить ворота.
В это время я видел, что огонек вдруг выскочил с боку шалаша и по какой-то былинке тотчас поймался за сухие веточки березки.
-- Да ведь он и в самом деле сгорит, -- сказал я поспешно, -- смотрите, огонь уже схватился за крышу...
-- Вылезай скорей!! Ты ведь взаболь сгоришь... -- заревел ямщик и полез с козел.
-- Ну погодишь, покуль не сдуришь!.. -- опять отозвался сердито старик из балагана.
В это время выскочивший огонь уже сильно охватил сухие березки и языками полетел кверху.
-- Вылезай, язви тебя!.. Ты ведь горишь! -- закричал сурово Широков и тоже торопился уже вылезть из экипажа, а я подхватил вожжи закопошившихся лошадей от близкого пожара.
Вдруг весь шалаш вспыхнул, и ругательный старик опрометью выскочил в небольшую дыру, которую еще не охватило огнем. Он судорожно кашлял от дыма и торопливо оскребал руками голову и бороду от налетевших на них искр.
-- Что?.. Вот-те и сдуришь!! -- сказал невольно Широков и побежал с ямщиком к балагану, чтоб поскорее по возможности разбросать горящие березки и что можно спасти из вещей старика. Но было уже поздно, потому что повытертая старая шубенка, ветхий азямишко и холщовый мешочек -- все достояние старика -- затлели и дымились. Их кое-как затоптали ногами...
-- Зараза вас зарази, окаянных!.. Не могли во время-то сказать! -- прокашливаясь, ругался старик и угрожающе жестикулировал заскорузлыми руками.
-- Вот так и выслужили!.. -- сказал, отплевываясь, ямщик, залезая на козлы.
Кстати, расскажу и другой случай из моих путешествий с Широковым. Поехали мы однажды летом порыбачить на Бобровскую мельницу, о которой я уже упоминал выше. Под шлюзом этой мельницы, случалось, очень хорошо брали на удочку окуни и нередко попадали из них довольно крупные экземпляры, что, конечно, и занимало ехать на эту мельницу. Так как мы предполагали поездить вечером с острогой, то завезли с собой лодку и наготовили побольше смолья. С нами поехал и еще товарищ -- Чупин, здоровый человек и хороший рыбак, а кучером и помощником по части хозяйственной -- тот же неизменный Архипыч.
Так как мы поехали с утра, то времени было слишком достаточно, чтоб поудить, поесть свежей ухи и отдохнуть в то время, когда рыба переставала клевать. Месяц был на молоду, ветер тянул с юга, вода после разлива давно осветлела -- значит, все шансы благоприятствовали; и мы действительно надергали много всякой всячины как мелкой, так и довольно крупной.
Но вот подошел и вечер. Мы снарядили лодку, поставили к ее носу железный решетчатый таган, разожгли смолье и тихо отправились по подмельничным плесам. Ночь была довольно темная, и огонь хорошо освещал даже в глубоких местах речки Малого Сузу-на, так что на ее дне видна была не только мелкая рыбешка, но даже камешки и небольшие водоросли.
Широков сидел на корме с правильным веслом, я поместился на середину с сачком, а Чупин, как считающийся между рыбаками хорошим бойцом острогой, стал у носа лодки со смертоносным орудием и был наготове.
Как тихо плыла наша лодочка, мерно покачиваясь на быстрых местах и как тать плавно подвигаясь по тихим плесам, без всякого шума и плеска веслом! Как эффектно и причудливо освещал огонь береговые кусты, то обагряя их в золотой пурпур, то бросая на них только желтоватый отблеск и тушуя группы листвы в полутени или оставляя их почти черными силуэтами! Такие картины чрезвычайно разнообразно сменялись почти ежеминутно по мере движения нашей лодки. Какой игрой красноватого освещения пробегали лучи по лицам и одеянью Широкова и Чупина!.. Какие отпечатки души и настроения озарял огонь на их физиономиях, где замечалось то внимание, то улыбка, то что-то непонятное, и даже страх!
Но вот красноватый луч вдруг блеснул по одной стороне приподнятой ручки остроги, затем он моментально исчез, мелькнула согнувшаяся фигура Чупина, сильно качнулась на один бок наша лодочка, и послышалось сначала короткое взбулькивание воды и затем тупой, с каким-то пучканьем удар остроги.
-- Придержи, придержи маленько!.. -- сказал Чупин вполголоса Широкову и вскоре вытащил из воды порядочную щуку. которая вилась хвостом и широко разевала свою зубатую пасть.
-- Вот не докуль тебе озорничать!.. -- проговорил Широков и торопливо привернул лодку к берегу, чтоб отряхнуть с тагана угли и положить нового смолья.
-- Нет, это не та, Степан Васильевич!.. -- сказал серьезно Чупин и стал колотушкой сбивать с остроги пронзенную около жабер щуку...
Поправившись и покурив у берега, мы так же тихо и плавно поехали дальше. Убили еще несколько щучек, довольно крупных окуней и потом, после второго отдыха, поплыли на другой берег реки. Подплывая к одному большому кусту, у которого довольно крутой берег прямо опускался в темное и широкое плесо, Чупин вдруг прямо несколько пригнулся, как бы рассматривая что-то в воде, потом тотчас замахнулся острогой и хотел, по-видимому, ударить со всей силы. Но вот он удержался, пожал плечами, и лодка тихо прошла мимо, а Чупин помаячил рукой, чтоб Широков взял на воду, заворотил и заехал снова.
Мы поплыли осторожно назад. Я посмотрел на лицо Чупина, и мне показалось, что оно выражало и радость, и тревогу, и даже настоящий испуг... Но он хорошо владел собой, хотя и прерывающейся от волнения фразой сказал:
-- Ну-ка... давай! Степан Васильевич, заедем снова!.. Тут что-то есть...
Мы заехали к берегу, поправили огонь и с величайшей осторожностью поплыли снова под тот же куст.
Повторилась та же история: Чупин насторожился, присмотрелся и хотел уже ударить со всех сил, но опять удержался, и лодка так же проехала мимо. Эта таинственность и пока необъяснимая причина ужасно волновала душу и заставляла тревожно биться охотничье сердце... Затем по знаку Чупина мы снова сплыли назад и приткнулись к берегу. Нас невольно обуяла какая-то непонятная истома, которая давила под горло и сушила рот, а в общем-то ощущались не то неопределенная надежда и радость, не то безотчетный страх!..
-- Ну, господа!.. И щука же там же стоит... под кустом... Страсть! Ну и зверина!.. Я сначала подумал, что это лежит бревно... топленина... а она, матушка, как разинула пасть, так словно наш Пашка... Просто смотреть было страшно!.. -- сказал Чупин.
-- Так ты что же ее не бил? -- заметил я.
-- Побоялся, ваше высок-дие... Вишь этой острогой ничего не поделаешь -- утопит!.. а тут глубоко -- как раз вывернет...
-- Ничего, Чупин, не вывернет!.. -- давайте заезжать снова, да и валяй, благословясь, поближе к жабрам.
-- Пожалуй, давайте попробуем; что будет, то и будь!.. Тво-
рись воля Господня!.. Давайте!.. только надо поосторожней, уж шибко большая рыбина, однако, аршинчика два будет, если только не больше -- страсть!.. -- сказал, воодушевляясь, Чупин, разулся и снял с себя пальтишко...
Мы поехали в третий раз и, подплывая к кусту, невольно следили за Чупиным, ожидая каждую минуту серьезной катастрофы. Но вот тихо проехали наконец и куст; Чупин все еще стоял, замахнувшись острогой и приготовившись к отчаянному удару.
-- Ну, что? -- тихо спросил Степан Васильевич.
-- Ушла, язви ее проклятую!.. Верно, заслышала, а вот тут и стояла, это самое место...
Мы, словно опущенные в воду, погоревали, поахали и волей-неволей поехали дальше; но уже с острогой стал Широков, который, подплывая обратно к мельнице убил большого налима.
Тут кончилась наша охота, и мы только перед утром возвратились домой.
Свободное копирование
