Пора на службу царскую!

III. Пора на службу царскую!

   Иона Кононович лежал уже на столе, одетый и убранный, в ожидании долженствующих произойти над ним обрядовых действий отпевания, панихид и погребения, когда сын его прибыл в Богимово.

   Алексей с Прошей вступили в столовую, где лежал покойник, которому уже ничего не нужно было в этой земной жизни. Между тем движение вокруг него носило характер каких-то хлопотливых, мятежных забот; это всегда так бывает: те, которые остаются жить, точно усложняют свою деятельность под влиянием великой тайны смерти и небытия.

   Что касается Мавры Кононовны, то она была, так сказать, в своем элементе, как рыба в воде: она являлась по свойству своего нрава жрицей печали и слез. Ее высокая фигура скользила, как тень, вокруг покойника, она отдавала такие точные приказания, группировала все так прилично к виду настоящих обстоятельств.

   - Что бы я стал без нее делать? - мелькнуло в голове Алексея, когда он, став на колени подле покойника, творил крестясь молитву, устремив глаза в угол комнаты, где лампада теплилась перед иконами в старинном киоте. Проша молился подле него и плакал, всхлипывая.

   День склонялся к вечеру, ненастье потушило быстрее обыкновенного последние лучи света; в доме закрыли ставни. Из церкви принесли паникадилы, покров из золотой парчи. Зажженные свечи ярко осветили ее; белым облаком казалась кисея, накинутая на лицо покойника.

   Домочадцы сгруппировались в одном углу комнаты, настало глубокое молчание, торжественная тишина. Вошел священник, облачился. Была первая панихида.

   Наступила ночь. Проша где-то уснул на диване не раздеваясь; Алексей долго читал псалтырь над покойником, затем, почувствовав сильную усталость, передал книгу дьячку и сел на стул подле буфетного шкафа, плотно прислонясь к нему: он скоро глубоко заснул. И снился ему покойный отец живым, каким помнил он его в детстве, добрым и ласковым, и снилась ему тетка с пучком розог, и будто свистали эти гибкие прутья над его головой. Потом няня спрятала его к себе под фартук, а фартук в дырах, и тетка хлещет его жидкими розгами. Затем явилось ему светлое видение: не то облако, превратившееся в звезду, не то звезда, принявшая форму розового облака.

   Тут гроза, молния, гром, ливень и какой-то луг - лес!., и вдруг он во сне сознает, что этот луг - их широкий луг, на котором так кстати скопнили сено под непогоду, а лес - их богимовский лес, именуемый Потресово, лес, что близ болота за широким лугом. И Алексей подошел к одной из копен сена на том лугу и засунул в нее руку по локоть, чтоб испробовать, насколько сено отсырело от дождя; глядит Алексей, а на той копне сидит старичок с седенькой бородкой, маленький, чудной такой, глазки у того старичка бегают, а в руке держит он палочку или шесток да указывает на Потресово и на болото. Тогда глаза Алексея следят за движением палочки в ту сторону, куда указывает старичок; затем из копны, не то от старичка, слышен голос и слова: "Ищи клад". Алексеева рука, засунутая в копну, показалась ему в эту минуту тяжелая и точно горячая до боли. Он выдернул руку из копны, желая ее освободить, и проснулся. Когда Алексей опомнился от сна, было уже утро. Дневной свет ложился длинными и беловатыми полосами, скользя по полу сквозь щели старых ставней. Огонь от свечей и лампад мерцал голубоватым пламенем; в комнате слышался сиплый голос пономаря, сменившего под утро дьячка для чтения псалтыря. Алексей встал и только тогда заметил тетку на коленях перед киотом: она стояла на молитве.

   Крестясь во всю грудь, долго оставалась Мавра Кононовна прильнувшей к холодному полу, когда била поклоны; упорно вперяла она свой жесткий взор в темные лики святых в киоте, когда, поднявшись, или, лучше сказать, оторвавшись от полу, подымала высоко голову и читала вполголоса молитвы, обращая свои прошения к Господу за упокой души вновь преставленного боярина Ионы.

   Почему бы, кажется, не умилиться Алексею, не стать тут же на колени подле сестры его покойного родителя и не присоединить своих молитв к ее молитвам? Но в душе восстало чувство, совсем не похожее на умиление. Он взглянул на покойного отца; сердце его сжалось, крупные слезы покатились по щекам, и затем в эту горькую минуту он сознал, что дорогой покойник брег недвижимо лежать тут, пока его не предадут земле, а тетушка сейчас встанет, будет ходить и двигаться, шуметь связкой ключей от шкафов и амбаров и отдавать приказания своим неприятным голосом. Пучок розог в ее руках явился тоже в этот миг перед душевными очами юноши, и недоброе чувство шевельнулось в его сердце против тетки. "Впрочем, - мелькнуло у него в голове, - наши с ней пути в дом изменяются: я теперь здесь хозяин".

   Мавра Кононовна в это время встала, ставни отворились, дневной свет озарил комнату; вошла стряпуха и ключница, и в доме началось движение. Предстояло немало хлопот ввиду похорон. Эта печальная церемония совершилась на другой день после того утра, когда Алексей сознал себя хозяином в Богимове.

   Не многие из соседних помещиков явились отдать последний долг покойнику. Его жизнь за последние десять лет текла под влиянием паралича, поддерживать связи и знакомства он не мог, Мавра Кононовна не любила сообщаться с людьми, а Алексей был еще так молод.

   Из почетных соседей приехал, однако, А.С. Раевский, который пользовался уважением и авторитетом между дворянами Тарусского уезда; он почтил своим присутствием поминальный обед, а когда при отъезде молодой хозяин вышел проводить почетного гостя на крыльцо, то он потрепал его по плечу и сказал ему ласково:

   - Пора тебе, Алеша, на службу царскую. Чего брешь здесь сидеть в Богимове да голубей гонять? - прибавил он, когда сидел уже в коляске.

   Несомненно, что эти слова старинного знакомого отца указали Алексею путь-дорожку из родного гнезда. Он решил немедля поступить на службу.

   С теткой Алексей помирился, вместо того чтобы разойтись с ней, как можно было бы ожидать после впечатлений, рассказанных выше. Хитрый и великий эгоист в душе, юноша скоро расчел всю выгоду для него в ее заботах о доме и по хозяйству в его отсутствие. Мавра Кононовна было вздумала укладывать свои сундуки. Она пожелала сделать племяннику сцену отречения от прежней власти, но Алексею доложили о ее движениях и намерениях (добрые люди из прислуги, желавшие снискать расположение молодого хозяина), так что он был приготовлен во всеоружии, когда тетка утром вошла в кабинет покойника, где племянник сидел у окна, следя за полетом галок во дворе. Тетка села подле него.

   - Слушай, светик ты мой, - заговорила Мавра Кононовна, опустив глаза долу, - мне, сироте, пора убираться восвояси, я уезжаю в мою Калиновку. - Она глубоко вздохнула, и слезы ручьем потекли по ее щекам; при этом она очень ловко потянула снурочки своего бархатного черного ридикюля, который лежал у нее на коленях, и вынула из него носовой платок, затем начала громко сморкаться и отирать слезы одною рукой, другою же, взяв ридикюль за один из его кончиков, опрокинула из него на окно связку ключей, прямо перед Алексеем. - Возьми, прими от меня, батюшка, ключи во свое владение и распоряжение, я всегда была тебе радетельница. А коли наше не в лад, то мы со своим и назад.

   - Это, тетушка, как вам угодно будет, - отвечал спокойно Алексей, - только вы извольте обождать отъездом до моего возвращения. Я еду завтра утром в Тарусу. Лошадей не будет вашей милости. Не прогневайтесь, у меня дело спешное, я поступаю на службу, и мне кое-какие бумаги надо выправить.

   - Как? Что? - говорила удивленная тетка. - На службу, куда?

   - Пора, тетушка, я решил это вскоре после кончины батюшки. Вас же смею просить не оставлять теперь моего сиротского пепелища. Вы изволите обидеть меня, коль скоро удалитесь из Богимова. Я ничем от вас того не заслужил.

   Тем только разговором и кончилась эта сцена между теткой и племянником. В те времена кратче разыгрывались роли на жизненной сцене; не требовалось на то ни остроумия, ни измышлений или же каких анализов тех или других чувств. Кроме того, в данном случае и тетка и племянник стояли тверже всего на почве своих личных, эгоистичных интересов: Мавре Кононовне вовсе не хотелось уезжать из дома покойного брата, к которому привыкла, Алексей же со своей стороны смекал, что ему вовсе не выгодно раздражать тетку. У нее, он это знал, водились деньги, а в полку они могли ему пригодиться. На другой же день он в самом деле съездил в Тарусу, устроил там свои дела, затем простился с родным гнездом и с тетушкой и уехал из Богимова. Он скоро поступил на службу в военное ведомство.