Оазисы добра и правды в моих университетах - 4

И вновь передо мной записная книжка с расписанием занятий на первый семестр первого курса истфака МГУ. Четверг был днем занятия физкультурой на аллеях парка в Сокольниках или на стадионе «Буревестник». Во все остальные рабочие дни недели по три пары занятий с 9 до 15 часов. Эта записная книжка свидетельствует о том, что мы уплотненно работали с первого дня занятий. Кроме множества других, в ней, например, стоит запись: 27 сентября в 6 часов явиться к Александру Георгиевичу Бокщанину. Темой беседы была моя курсовая работа о реформах Солона. С докладом по этой теме я обязана была выступить на семинаре в ближайшую неделю.
После окончания занятий нужно было подготовиться к занятиям следующего дня. Готовились в читальных залах либо на факультете, либо в университетской библиотеке им. Горького (в обиходе – Горьковка), часто - в исторической библиотеке в Армянском переулке. Можно было заниматься и в читальном зале общежития. Для занятий были приспособлены и торцы четырех коридоров общежития – там стояли столы и стулья. В одном из этих торцов на втором этаже я часто засиживалась над книгами до двух часов ночи. После меня оставались одни китайцы. Меня долго одолевала одна мысль – догнать своих сверстников-москвичей, до университета получивших солидную домашнюю подготовку, которой, как известно, я была лишена. Поэтому я много читала. В педучилище Людмила Васильевна Плющенко научила меня работать над книгой, и мои конспекты, поэтому, были идеальными. Их успешно использовали на семинарах мои товарищи по группе. Пользовалась и я их помощью. Наш полиглот Миша Герцев помог мне одолеть немецким и латинским языками и успешно сдать экзамены по этим предметам.
Если в наличии были деньжата, то во время большого перерыва мы обедали в студенческой столовой, располагавшейся в полуподвальном помещении под аркой главного корпуса на Моховой. Покупали талоны на комплексные обеды – так было дешевле. Если занимались в «Ленинке» (ГПБ) или в «Историчке» (ГИБ), то позволяли себе перекусить в буфетах этих библиотек, но в начале месяца строго на 5, а перед стипендией – только на 2 рубля. Один раз в день мы кормились в общежитии, в коммуне. Я состояла в коммуне девочек-второкурсниц с незабвенной остроумной Эммой Лосевой, Нелей Слюсаренко, Ирой Белезеко и милой, заботливой Лией Савченко. С нашего курса в эту коммуну входила, кроме меня, сладкоежка Света Петренко. Ежемесячно мы вносили в коммуну по 120 рублей. Напротив общежития был продовольственный магазин. У одной стены этого магазина от пола до потолка стояли банки с тресковой печенью по 32 копейки за банку. Дежурившие по коммуне покупали их и другие продукты и готовили, неважно, завтрак, обед или ужин, – это был гарантированный, иногда только единственный на протяжении всего дня прием пищи. Если окончание занятий на 1 и 2 курсах совпадало, я со своими подружками по коммуне возвращалась в общежитие в одно время. Идя мимо гостиницы «Националь», Эмма Лосева предлагала: «Пошли, купим дуру». «Дурой» называли большой темный батон типа нынешнего крестьянского. Он стоил 22 копейки. Батон белый и тех же размеров, стоил 24 копейки. Покупали «дуру» в Филипповской булочной за углом «Националя» и успевали проглотить этот батон до своего появления в общежитии.
В моей дневниковой записи первого года обучения в университете стоит запись: «Скорей бы университет окончить, чтобы знать, что ты выдержала еще 5 лет нищенского существования и не упала. Надо, чтобы хватило сил и терпения. Люди живут на большие средства, и постоянно слышишь от них тяжелые вздохи. А я уже третий месяц остаюсь с 20 рублями, раздавая полученную стипендию за долги. И никак не могу освободиться от них - последнее хуже всего, потому что жизнь взаймы я возненавидела еще в детстве! Безрадостная нужда – мой спутник уже много лет. Вот и сейчас придется занимать, а стипендию я получила только вчера. Но купила дешевенький материал – хотя бы единственное платье будет, чтобы ходить и на занятия, и в театр, и на вечера. Столько бед эта покупка потянет -  придется до конца месяца тянуть на хлебе и сахаре. Обидно даже не то, что хожу голодная. Обидно, что не могу купить себе даже чулки и мыло. Эх, жизнь! Но жить хочу 100 и даже 200 лет. По-моему из любого положения есть выход, нужно только терпение, чтобы научиться жить ради дела и любимых людей». И в том же дневнике: «Больно и стыдно жить на подачках, как нищая». Это отзвук на то, что меня подкармливали и девочки, с которыми я жила в общежитии на Стромынке в комнате № 525. Сталина Щурова вспоминает, как мы с ней терзали копченого хариуса, присланного ее родителями из Тюмени, заедая этот деликатес жареной картошкой. А Шура Урюпина, смакуя присланное ей из дому сало, никому не давала даже попробовать его. Клара Краснова после зимних каникул привозила из Перми мешочек (килограммов на 7) уральских пельменей – всем составом комнаты мы уминали их в один присест. Я могла поделиться только семечками, сушеными фруктами, иногда салом, которые мне присылала в посылках Нина. В основном я выступала в роли потребителя или брала деньги в долг. Очевидно, провидению было угодно, чтобы я выжила.
Иногда спасали меня от недоедания мои подружки по группе. Уже на первых лекциях, садясь рядом со мной, Лиля (Изольда) Королева как-то быстро уловила, что часто я хожу на занятия голодной. Лиля стала приносить на занятия бутерброды, а после занятий приглашала меня к себе домой. Я была у нее дома лишь один раз. Она жила с мамой в однокомнатной квартире на Кутузовском проспекте. После окончания университета она была направлена на работу в Сахалинскую область. По возвращении в Москву Лиля работала в Исторической библиотеке, что в Армянском переулке.
Вскоре к этой заботе обо мне присоединилась Галя Баранова (в замужестве Ковалева). Ее отец, полковник, работал в КГБ, а жили они в огромной квартире на Смоленской набережной. Галка была страстной любительницей пения. Лишенная слуха, она все песни пела на одну мелодию. И, утащив меня к себе домой, всегда умоляла попеть с ней. Она и сборник «Песни нашей родины» подарила мне с надписью: «Милой Катюше от Гали». Выдающаяся американская певица Джесси Норманн на вопрос, почему в раннем детстве она увлеклась пением, ответила: «Пение через мозг соединяет нас с небом. Я это почувствовала, как только запела». Вероятно, и нас коллективное пение уносило на небо, когда, голодные, мы самозабвенно пели в общежитии Руднянского педучилища. С Галей Барановой мы пели не от голода, но это пение тоже уносило нас на небо. Гали не стало в 2007 году, а подарок ее – песенник - более полувека путешествует со мной. Он и сейчас при мне – стоит на книжной полке в шкафу.
Помогала мне переживать мои лихолетья еще и Галя Игнатович. Она выросла в семье доброхотов: ее отец Анатолий Васильевич, Евгения Федоровна (мама Гали) и Мария Федоровна (ее тетя) считали меня своей родственницей. Они выручали меня во всех моих сложностях, когда я училась в университете, потом в аспирантуре и тогда, когда нужно было выручить мою младшую дочь – студентку Московского института управления. У Евгении Федоровны с семьей и у Марии Федоровны без семьи было по одной комнате в бараках в Филях. Я старалась посещать их только в исключительных случаях, как, например, во время первой зимней сессии – об этом чуть позже.