Мои пути по оазисам добра и правды - 45

Июль 1951 года начался праздником - детский дом отмечал день рождения тех, кто родился в этом летнем месяце. Попала и я в их число. Моя скромная физиономия выглядывает из-за спины Валентины Федоровны и Веры Ячменниковой. Нина Мамедова стоит справа от Веры. Улыбчивая Рита выглядывает слева из-за спин мальчиков. После праздника начались будни – мы отправлялись в колхоз на жатву озимых. Бардецкий вынужден был на две недели освободить меня от наказания - от отработок по физкультуре. Нас поставили у зернопульта на очистку скошенного и обмолоченного зерна. Загружать его приходилось вручную. Соревнуясь с нашими мальчиками, как и они, мы пускали мотор веялки на полный ход – зерно широкой струей летело вверх, описывая огромную дугу. На фоне ясного голубого неба дуга казалась золотой. Красота! Но отвлекаться на любование ею мы могли лишь считанные секунды. В воздухе свищет ветер, рядом с дугой летит пыль, полова, в ушах жуткий шум, а тебе приходится быстро-быстро наклоняться к куче зерна, подхватывать совком килограммов 7, бросать зерно в ненасытное жерло машины и смотреть, как оно быстро утекает. Только успевай поворачиваться. Но от мальчиков мы не отставали. Правда, уставали страшно, но вида не подавали. Радостно было сознавать себя здоровой, сильной и видеть красоту в процессе этого нелегкого труда.
После работы бежали в пруд. Илистый у берега, чистым и прохладным был этот пруд на его середине. Потом были костры, неизменно начинавшиеся пением «Жил-был у бабушки серенький козлик» с продолжением нашего огромного песенного репертуара. На элеватор зерно отвозили на полуторках ночью. Сначала и мы, девочки, участвовали в этих поездках, но нас очень скоро сняли с этой работу под предлогом ее «тяжести». Мы полагали, что у веялки стоять труднее.
Ночевали мы прямо в поле в ящиках, поставленных на ребро. Днем мы прятались в этих ящиках от дождя. Однажды ночью в полусне я услышала над собой чей-то говор – это Валентин шептал чистейшие драгоценные слова – я побоялась обнаружить свое со-стояние.
Вернувшись из колхоза, уезжали сдавать вступительные экзамены в пединституты: Наташа Зайцева в Минск, Рита Выскубова - в Сталинград. Валентин и Юрий поехали в Ленинград сдавать вступительные экзамены в военно-морское училище. Пообщавшись в общежитии с курсантами, которым некуда было ехать на каникулы, и успешно пройдя медицинскую комиссию, они не стали сдавать экзамены – уехали, сделав выбор в пользу мирной профессии. В августе 1951 года Валентин и Юрий успешно сдали вступительные экзамены в Саратовский институт механизации сельского хозяйства.
Все детдомовцы, поступившие в техникумы и в вузы, жили и учились, получая стипендию, которую тогда давали только тем, кто сдавал экзамены без троек. Стипендии на жизнь не хватало. Вот моя поющая Рита со своей однокурсницей перед стипендией. Многие подрабатывали грузчиками, нянями, уборщицами, репетиторами. Вот сидит на бревнах студент-грузчик на разгрузочной станции кольцевой железной дороги, что находилась за клубной зоной МГУ. Детдомовцы и сами помогали друг другу, как могли, особенно те, кто раньше окончил вуз или техникум и уже работал. Заканчивать техникумы и институты помогал и ставший родным, своим, детский дом. Сюда на зимние и летние каникулы съезжались студенты – детдомовцы всех курсов. Иногда, по окончании учебы уже работая, некоторые проводили здесь и свои отпуска.
Здесь всегда принимали всех бывших воспитанников. Поили-кормили, иногда меняли ту одежду, которую воспитанник получил при выводе из детского дома и успел из нее вырасти. Когда в институт уезжала Рита, на складе не оказалось пальто ее размера, а старое уже не годилось. В мастерской тетя Шура с тетей Маней сшили ей ее размера фуфайку. «Приезжаю на каникулы, - пишет Рита, - на складе для меня отложено новое пальто. Как дома, у родителей! Перед отъездом нам давали денег на билет до места и обязательно традиционную баночку шпротов, граммов 200 сливочного масла для бутербродов и, конечно, хлебушек. И еще – почти каждый из воспитанников-студентов был «своим» у кого-либо в семье воспитателей или вспомогательных сотрудников», как Николай Кленов у Ивана Ивановича Репина». Существовал этот обычай и в нашем детском доме в Мары. Я, потом мои дети и даже внуки стали своими у Нины Петровны с ее родителями, братом Павлом и сестрами: Лидией, Пелагеей и Екатериной. Всеми своими дипломами я обязана им. Через меня, познакомившись с ними, любил их всех и Валентин.
Первый курс в институте обернулся для Валентина тяжелым испытанием. Уехав в Саратов, он долго молчал. Первое письмо от него пришло только в ноябре. Причиной его молчания оказались последствия его спора с ребятами о том, что он переплывет Волгу в уже холодное время года – поздней осенью. В районе Саратова река очень широка. Он выиграл спор, переплыв Волгу туда и обратно, но серьезно пострадал от переохлаждения и лечился в больнице. Только он оправился, кафедра физкультуры института назначила его тренером второй футбольной команды института. Тренерская работа и участие в различных соревнованиях отнимали много времени, поэтому на зимней сессии он получил злосчастную тройку, из-за которой его лишили стипендии во втором семестре первого курса. Пришлось ему идти на завод подрабатывать, чтобы обеспечить свое существование. Не ропща на труды и лишения, он писал мне, что занимается научной работой в заводской лаборатории. И только через год мне стало известно, что за этой «научной работой» им была скрыта вынужденная подработка в заводской лаборатории. Перенапряжение было значительным, но не было в его письмах ни единой жалобы на судьбу.
В каждом письме из Саратова Валентин интересовался тем, как живет его детский дом. Он знал о моем неравнодушном отношении к детдомовским малышам. Они были всякими – грубыми и нежными, но всегда искренними. Узнав о том, что мне поручили работать с «отрядом бандитов», он писал: «Они, пацаны, замечательные. Справишься. Они плохие потому, что нашим воспитателям нравится так называть их. И меня ведь так называли, а с 8 класса третировали как неисправимого (это-то члена детского совета, избранника детворы!). Нет плохих людей, есть только плохие руководители. Наша Валентина Федоровна (директриса) из их числа. Смотри, Катюша, не запишись в плохие руководители. Не хотел бы я видеть тебя таким воспитателем. Я надеюсь на тебя. Пусть хоть в одном уголке детского дома теплится огонь доброты и жизни». Заканчивая письмо, он писал: «Трудно быть учителем». Да, очень трудно быть учителем!
Про «один уголок доброты» Валентин явно преувеличивал, но в какой-то мере он был прав: время, когда атмосферу в детском доме создавали Фукс, Езерский, Кленов, Полейчук и другие, оказывая влияние и на поступки воспитателей, - уходило в прошлое. В детском доме теперь преобладали воспитанники недавних среднего и младшего возрастов. Старших воспитанников оставалось немного, они были заняты серьезной учебой и уже готовились к скорому и окончательному расставанию с детским домом.
В каждом письме Валентина – сочувствие сложностям, которые переживали я и мои подруги по педучилищу – нас готовили тогда к выводу из детского дома.