Дневник чиновника - 103

22 февраля, пятница.

   Надобно отдать справедливость старику Василью Александровичу Самсонову, что он человек необыкновенно умный и опытный в жизни. Я просидел с ним целое утро и не заметил, как прошло время. Он не истощался в рассказах: память имеет чрезвычайную и, сверх того, мастер говорить; а как он предупредителен, нежен и забавен в обращении с женою своею, крошечною и добродушною старушенциею -- право, мило смотреть. Вот настоящие русские Филемон и Бавкида! Они живут скромно, однако ж гостеприимны и рады угостить всякого чем бог послал. Самсонов охотник покушать и большой приятель с известным петербургским гастрономом, камер-юнкером Ласунским, который никогда не обедает дома, без того чтоб для аппетита не пригласить и Василья Александровича.

   Старик много рассказывал о некоторых известных персонажах царствования императрицы Екатерины II. "Многие из них, -- говорил он, -- точно были гениальные люди, но другие пользовались репутациею умных и деловых сановников только потому, что императрица руководила ими, а в сущности были очень ограниченных способностей и ума; но зато эти господа мастера были окружать себя какою-то великолепною важностью и составлять себе клиентов, которые проповедывали о их великих достоинствах. Они выдавали себя и за меценатов, имея под рукою несколько голодных поэтов для домашнего обихода и прославления их добродетелей, потому что _м_е_ц_е_н_а_т_с_т_в_о_ было тогда в моде. А знаешь ли, отчего оно попало тогда в моду? Императрица, которая покровительствовала словесности, наукам и художествам, заметив в одном вельможе закоренелое презрение к произведениям ума и художеств, изволила спросить обер-шталмейстера Нарышкина: "Отчего _т_а_к_о_й-т_о не любит живописи и ненавидит стихотворство до такой степени, что, по словам княгини Дашковой, он всех ни к чему годных людей своих называет живописцами и стихотворцами?". -- "Оттого, матушка, -- отвечал Нарышкин, -- что он голова глубокомысленная и мелочами не занимается". -- "Правда твоя, Лев Александрита, -- вздохнув, сказала императрица, -- только и то правда, что головы, слывущие за глубокомысленных, часто бывают пустые головы". Замечание императрицы огласилось, и с тех пор придворные друг перед другом стали покровительствовать стихотворцам и живописцам, заводить домашние театры и составлять картинные галереи.

   "Так иногда, -- продолжал Самсонов, -- премудрая монархиня одним кстати сказанным словом изменяла нравы, вводила новые обычаи и даже нечувствительно смягчала природные свойства людей, ее окружавших. Например, узнав, что один из ближайших к ней сановников, обязанный по занимаемому им посту выслушивать просителей, обходился с ними надменно, не принимал труда обстоятельно объясняться с ними и вообще был недоступен, она, в одном из своих вечерних собраний, завела речь о том, как должна быть противна надменность в вельможах, обязанных быть посредниками между государями и народом. "Эта надменность происходит, -- заметила императрица, -- от ограниченности их ума и способностей: они боятся всякого столкновения с людьми, чтоб те не разгадали их, и для произведения эффекта нуждаются в оптическом обмане расстояния и театральном костюме, -- и с последним словом обратившись к гордецу, она вдруг спросила его: -- а что у тебя много бывает просителей?". -- "Немало, государыня", -- отвечал сановник. -- "Я уверена, что они выходят от тебя гораздо довольнее, чем при входе в твою приемную: несчастье и нужда требуют снисходительности и утешения, и твое дело позаботиться, чтоб эти бедные люди не роптали на нас обоих". Вельможа понял намек и с тех пор из надменного и неприступного сановника сделался самым доступным, вежливым, снисходительным и даже предупредительным государственным человеком".

   Вечером любовался Яковлевым и Каратыгиною в "Гусситах": они были превосходны; особенно в сцене выбора детей, которых решена послать в неприятельский стан, они заставили всех плакать навзрыд, и я заметил, что Яковлев едва ли не плакал сам -- с таким необыкновенным чувством играл он эту сцену! Зато Бобров, игравший военноначальника гусситов, был очень смешон. Я видел его в роли мамаева посла в "Димитрии Донском": там был он сноснее и даже недурен, вероятно, оттого что грубые приемы и необработанный голос согласовались больше с характером роли татарина. Говорят, что Бобров превосходно играет Тараса Скотинина в "Недоросле"; верю, потому что он в роли военноначальника был настоящим Скотининым.

   Я не в состоянии объяснить, какое неприятное действие производят это беспрерывное чиханье и сморканье и этот беспрестанный кашель райской и даже партерной публики русского театра во время патетических сцен драмы или трагедии. Мне кажется, можно бы, из уважения к другим посетителям, как-нибудь и скрыть свою чувствительность, проявляющуюся в таких непристойных симптомах.