Закрытие в 1884 г. "Отечественных записок", сопровождавшееся правительственным сообщением, как громом поразило М. Е.; в первое время он даже опасался дальнейших личных неприятностей. Незадолго перед тем я обратил внимание М. Е. на корреспонденцию в "Daily News", в которой М. Е. выставлялся как глава республиканской партии в России, очень хитро ведущий свои дела; при этом подробно рассказывалась фантастическая сцена обыска у него (легенда об этом обыске разнеслась по всей России, хотя никакого обыска у М. Е. в действительности никогда не было). М. Е. послал в "Daily News" опровержение, справедливо указывая в нем, что никогда не стоял во главе какой-нибудь политической партии, и всего менее республиканской, о которой в России никто и никогда не слыхал. Но ликвидация дела скоро отвлекла его внимание, и сначала казалось, что к самому факту прекращения журнала он был несколько равнодушен. Но когда все кончилось, он стал чувствовать своего рода одиночество, сиротство.
"Вы не можете себе представить, -- говорил он, -- какое для меня лишение, что я не могу ежемесячно говорить с публикой, и притом -- о чем хочу. Друзей у меня никогда не было (говоря так, М. Е. по меньшей мере забывал в эту минуту о своих отношениях к А. М. Унковскому, которого в душе считал самым близким к себе человеком [Никто так близко не знал М. Е., как Унковский, к которому М. Е. нередко обращался в самые трудные минуты, когда его душевное состояние почему-нибудь доходило до крайнего напряжения; потому не лишено значения замечание Унковского, которое мне раз пришлось слышать от него. "Я знаю, -- говорил А. М., -- с лишком двадцать лет М. Е. и до сих пор не могу уяснить себе его характер, -- так много в нем противоречивого". (Прим. Л. Ф. Пантелеева)]); я жил только общением с публикой. А теперь какое одиночество! В "Вестнике Европы" меня печатают ("Пестрые письма" -- в это время), но ведь я там чужой, все мои отношения ограничиваются тем, что по временам ко мне заезжает Стасюлевич".
По закрытии "Отечественных записок" М. Е. писал в "Вестнике Европы" и "Русских ведомостях". Покойному П. А. Гайдебурову очень хотелось что-нибудь получить от М. Е. для книжек "Недели". Долго его покушения были тщетны; наконец, в одну добрую минуту, М. Е. дал ему "Оброшенного" -- небольшую вещицу, но такую характерную и драгоценную по автобиографическому значению. М.Е., однако, скоро раскаялся в своей уступчивости.
"Не место "Оброшенному" в книжках "Недели": кто его там будет читать; черт знает какую глупость сделал".
Дня через три П. А. Гайдебуров приезжает к М. Е. в необычное время, вечером. Сцена происходила при мне.
-- Ваш рассказ уже сверстан, только я думаю... -- Тут П. А. несколько замялся.
-- Что ж вы думаете, цензура не пропустит? -- с живостью прервал М. Е.
-- Нет, в цензурном отношении он не представляет никаких затруднений. По-моему, следовало бы кое-где сделать некоторые редакционные поправки.
-- Какого же рода?
-- Встречаются, как мне кажется, не совсем удачные выражения, например... -- и тут Гайдебуров указал на некоторые слова, которые, по его мнению, лучше было бы заменить другими, и даже указал какими.
Я ожидал взрыва со стороны М. Е.; к удивлению, тот сдержался и только сухо отвечал:
-- Не вижу никакой надобности изменять.
-- Я вам завтра пошлю корректуру и отмечу места, на которые сейчас указывал, -- закончил П. А. и с этими словами откланялся.
Я то же хотел сделать, но М. Е. меня удержал:
-- Нет, вы только подумайте: Гайдебуров вздумал меня исправлять! Я возьму назад "Оброшенного".
М. Е. так и сделал; никакие просьбы Гайдебурова не переменили его решения. Впоследствии он дал ему совсем незначительную вещь -- "Полковницкую дочь", да еще сказку "Неумытный трезор". Содержание последней показалось П. А. не совсем понятным, но, наученный опытом, он уже никаких разговоров с М. Е. не заводил по этому поводу.
Свободное копирование
