Дела давно минувших дней - 18

 Теперь нас, конечно, крайне занимало, какое решение постановил суд; но при всех усилиях (в городе был такой человек, которому нередко удавалось добывать интересующие сведения) ничего не могли узнать. Нам оставалось только ждать и ждать да делать всякие догадки, причем, по нашему мнению, среднего решения не могло быть, -- или каторга, или оправдание Огрызко и меня. Мы уже знали, что смертная казнь была прекращена по секретному высочайшему повелению; даже Муравьев в декабре 1864 г. или в самом начале 1865 г. конфирмовал виленский комитет (А. Оскерко, Гедройц, Еленский и друг.) только в каторжные работы.

 Одно время не менее приезда Кауфмана и нашего собственного дела волновало нас в "Босачках" пожарное дело [Я здесь говорю о пожарном деле только то, что сохранилось в моей памяти или что узнал о финале его по приезде в Сибирь. Подробнее о пожарном деле в приложении. (Прим. Л. Ф. Пантелеева)]. Все привлеченные к нему находились в "Босачках" [Теперь на месте "Босачек" базарная площадь. (Прим. Л. Ф. Пантелеева)], причем их содержали крайне строго; все сидели поодиночке, прогулок не дозволялось. По известиям из города мы знали всех сидевших, знали, что главными обвинителями являются один весьма сомнительный юноша и какая-то баба. Но вот попадает к нам номер "Московских ведомостей"; в нем была большая статья по поводу пожаров в Западном крае, причем в конце статьи было определенно, сказано, что все сведения заимствованы из официальных источников (статья несомненно принадлежала перу Н. В. Гогеля; я в ней встретил те самые фразы, которые сам от него слышал еще в "Доминиканах"). В ней сообщалось, что из среды польской эмиграции выделилась партия, решившая выжечь весь Западный край: не смогли, мол, поляки удержать его за собой, так пускай же никому не достается. Вместе с нею заодно действует русская революционная партия, основавшая в Тульче, где тогда жил Кельсиев, свою поджигательную агентуру [Кельсиев, года через два вернувшийся в Россию, в своих печатных воспоминаниях не без юмора разоблачил легенду о тульчинской поджигательной агенции. (Прим. Л. Ф. Пантелеева)]. В статье упоминалась фамилия шляхтича Ходзко, которому приписывалась такая роль, что смертный приговор можно было уже считать заранее произнесенным над ним. Затем до нас дошло сведение, -- как потом оказалось неверное, -- что на такой-то день назначен военно-полевой суд; все мы с замиранием сердца ждали этого дня. Прошло два-три томительно-мучительных дня. Вдруг узнаем, что в суде произошла какая-то заминка, -- одно это уже подняло наше настроение; еще некоторое время, и как снег на голову к нашей компании на прогулках присоединяется несколько человек из числа сидевших по пожарному делу; узнали также, что Ходзко разрешены прогулки, вообще ослаблен режим в отношении его. Из числа наших новых товарищей остались у меня в памяти двое: старик Свидзинский и один простой шляхтич, даже неграмотный. Свидзинский до восстания служил по судебному ведомству; был он, кажется, паралитик, так как, помнится, его выносили на прогулку. Его обвиняла одна баба, что он подговорил ее где-то поджечь лён. Шляхтич был захвачен в каком-то местечке, где в базарный день случился пожар. Сначала он сидел при полиции, разумеется, вместе со всяким сбродом; но там кормовые выдавали деньгами на руки; как человек очень расчетливый, он сделал маленькую экономию; а потому, осмотревшись в "Босачках", где кормили в натуре, сильно затосковал по полицейской кутузке. Забавная была фигура; он на всякий вопрос прежде всего обязательно отвечал словом "разумеется" и этим наделал немало хлопот комиссии. Ставят ему вопрос: "Ты поджигал в местечке?"- "Разумеется". -- "Ну, рассказывай". -- "Приехал я на базар, едва успел продать два куля овса, как вдруг закричали: "Пожар!" -- все кинулись бежать, я тоже хотел уехать, тут меня и арестовали". -- "Так ты не поджигал?" -- "Разумеется". -- "Как же ты сначала сказал, что поджигал?" -- "Разумеется", и т. д. И этого человека продержали под арестом несколько месяцев!

 Пожарное дело тянулось более года и закончилось, когда я уже был по дороге в Сибирь; закончилось только благодаря энергичному вмешательству генерала Манюкина, который временно оставался за Кауфмана, уезжавшего в Петербург. Манюкин прославился своею суровостью; в начале восстания он разбил банду и при этом сжег местечко Семятичи, -- об этом подвиге его знала вся Европа; но в пожарном деле, где совсем запутался Кауфман, показал себя иным человеком. При нем военный суд оправдал наиболее обвиняемых, но Кауфман по телеграфу распорядился, -- не конфирмовать до его возвращения, а когда вернулся, то отправил в ссылку Ходзко и других (с обязательной при этом продажей имущества), как неблагонадежных в политическом отношении. Так он старался поддержать престиж власти, вернее сказать -- гг. Лосева и К°.

 Как однообразно ни тянулись дни, но неожиданный вызов меня в комиссию да еще какую-то новую, не скажу, чтоб пришелся мне по душе. "Что такое опять подымается?" -- размышлял я, в сопровождении двух конвойных совершая путешествие чуть не по всему городу, кажется в цитадель, где помещалась комиссия. Там меня не заставили долго ждать и сейчас же позвали в присутствие, где, впрочем, находился всего один член, конечно, военный. Подавая мне довольно толстую тетрадь, он сказал: "Вот вам вопросы из омской следственной комиссии, не угодно ли прочитать. Имейте в виду, что вопросы делаются по высочайшему повелению". У меня на душе отлегло, и я с большим интересом принялся за чтение. Еще до вызова в комиссию я уже знал, что в Сибири были произведены многочисленные аресты, в том числе Г. Н. Потанина и Н. М. Ядринцева; из них с первым я находился в очень дружеских отношениях; познакомил нас Кавелин. Перечитав все от начала до конца, я несколько разочаровался. Меня спрашивали о массе лиц, даже по фамилиям совершенно незнакомых, о их замыслах и т. п. Был один курьезный вопрос: "Не получали ли вы "Томских губернских ведомостей", где печатались статьи в сепаратическом духе с целью возбудить умы к отделению Сибири от России?" [С сибирского дела 1864 г. и начинается на страницах известной части печати временами то замолкавший, то опять горячо поддерживаемый разговор о сибирском сепаратизме. (Прим. Л. Ф. Пантелеева)]. -- "Да ведь вместо того, чтоб за несколько тысяч верст посылать такой запрос, проще было справиться на месте -- состоял ли я в числе подписчиков". -- "А вы, может быть, отдельными номерами получали их по почте", -- возразил дальновидный офицер. Кончилось тем, что на все пункты отвечал отрицательно, признавши только, что в Петербурге по университету был знаком с Гр. Н. и Н. М. Более меня о сибирском деле не спрашивали.