Дела давно минувших дней - 14

 Как я уже сказал, Муравьев, отправляясь в Петербург, повез с собой целый ряд проектов, применение которых требовало по крайней мере несколько лет, -- до такой степени он был уверен в прочности своего положения; но вскоре по приезде в Петербург совсем неожиданно для себя получил отставку, о чем смотритель и не преминул тотчас же мне сообщить.

 Легенда о Муравьеве как дальновидном государственном человеке и решительном борце за русское дело создалась в позднейшее время, когда в Западном крае вплотную осело русское чиновничество. Оно хорошо понимало, что, только постоянно напоминая о необходимости неуклонно следовать заветам великого человека, может быть спокойно за свое положение; а потому из памяти Муравьева и сделало своего рода национальный культ. В свое же время Муравьев имел за себя лишь Каткова да очень небольшую группу почитателей в Москве и Петербурге. Даже те круги, которые в 1863 г. признавали необходимость быстрой и крутой репрессии в Западном крае, после подавления вооруженного восстания считали роль Муравьева законченной; организаторских способностей никто за ним не признавал (да он их ничем и не обнаружил в бытность министром государственных имуществ). Все громче и громче раздавались голоса, что в крае царит полная анархия благодаря ничем не ограниченному произволу и чиновничеству, набранному из отбросов по всей империи. Что Муравьева пора убрать -- на этом сходились люди, во всем другом не ладившие между собой, как, например, Валуев, Суворов и даже Долгоруков, тогдашний шеф жандармов. Представлявшие либеральную группу в министерстве: Д. А. Милютин, Рейтерн, Головнин, Татаринов, понятно, никакой поддержки Муравьеву не оказывали. Рейтерн, например, желая затормозить высылку целыми селениями так называемой "застенковой шляхты" (выслано свыше пяти тысяч человек, причем были сожжены со всем имуществом деревни, в которых они жили), поставил условием, что казна не обязывается принимать на свой счет издержки по возврату, если таковой впоследствии будет решен. Эта своеобразная оппозиция, конечно, не остановила Муравьева, но очень печально отразилась на несчастных; до самых позднейших времен к ним не применяли никаких милостивых манифестов, а между тем это были люди, менее всего в чем-нибудь лично повинные. Император Александр II несомненно ждал только первого благоприятного случая, чтобы отделаться от Муравьева. Этот случай и представился -- поездка в Ниццу к умиравшему наследнику Николаю Александровичу. Рассказывали, что, представляясь государю, Муравьев заговорил о разных проектах, привезенных им. "Я еду за границу, за меня остается брат Константин, к нему и следует обратиться по этим делам". При тех неприязненных отношениях, которые установились между великим князем и Муравьевым, последний понял, что ему остается только одно -- подать в отставку. Отставка была принята без малейшей попытки отговорить Муравьева взять ее обратно. Назначение ему преемника было отложено до возвращения государя из Ниццы; временно управлять краем остался Потапов [Он получил назначение в Землю Войска Донского, откуда уже после Баранова был переведен на генерал-губернаторство Западного края. (Прим. Л. Ф. Пантелеева)]. Разговор его со мной прошел без всяких последствий, то есть меня не вызывали в комиссию для дачи каких-нибудь дополнительных показаний; намек же его на возможность ухудшения моего режима был на ветер брошенными словами; совсем напротив, был сделан еще один шаг на пути смягчений. В один прекрасный день совершенно неожиданно ввели ко мне нового сожителя. То был Людвиг Родзевич, из местных виленских жителей, незадолго перед тем арестованный по какому-то самому ничтожному поводу. Родзевичу было лет под сорок, с ранней юности он служил в администрации имений Витгенштейна, обширные владения которого (унаследованные от Радзивиллов) были разбросаны по всему Западному краю. Родзевич, хотя и получил только гимназическое образование, видимо много читал, особенно хорошо знал историю Литвы, но главное, благодаря разъездам по делам Витгенштейна, отлично был ознакомлен с краем, особенно с экономическим положением крестьян, не только в настоящем, но и в более отдаленном прошлом. Его тесть Ямонт был выслан в Сибирь, брат жены тоже; многих из деятелей 1863 г. Родзевич лично и хорошо знал. Он сразу отнесся ко мне вполне доверчиво, так как ему было известно, за что я арестован. Потому, забросив чтение, я без зазрения совести эксплуатировал его, заставляя по целым часам рассказывать; и только одно меня огорчало: Родзевич, горячий католик, каждый день по целым часам молился и тем сокращал драгоценное время для интересовавших меня разговоров. Родзевич хотя и признавал, что при введении "Положения" 19 февраля кое-где были допущены неправильности во вред крестьянам, тем не менее, очень резко отзывался о деятельности поверочных комиссий, находившихся в полной зависимости от Муравьева. Чтобы поощрить Родзевича, я воздерживался от каких-нибудь споров. Не разделяя основного взгляда Родзевича, я, однако, из богатого фактического материала, которым он располагал, вынес впечатление, что действия поверочных комиссий ярко отражали на себе тот произвол, который неограниченно царил в крае; в одном месте широко благодетельствовали крестьян и разоряли помещиков, без всякой надобности разрушая цельность хозяйственных единиц, в другом ограничивались самым незначительным изменением прежних условий. Все зависело от личностей; не понравился почему-нибудь помещик или его управляющий, и тогда горе помещику; всякая же жалоба в высшую инстанцию навлекала на жалобщика еще более тяжелые последствия. Если в этом отношении нисколько не стеснялись с кн. Витгенштейном (напр., в его имении Глубоком), то можно себе представить, что проделывали с мелкотой [Имения Витгенштейна были обременены значительными долгами, унаследованными еще от Радзивиллов (дочь Доминика Радзивилла, единственная наследница, вышла замуж за сына фельдмаршала Витгенштейна; в 60-х гг. владельцем являлся ее сын, долгое время бывший военным агентом в Париже), потому, ввиду уменьшения доходов, вследствие понижения платежей, произведенного поверочными комиссиями, Витгенштейну, имевшему крупные придворные связи, был оказан на облегченных условиях многомиллионный кредит из государственного казначейства. (Прим. Л. Ф. Пантелеева)].

 Родзевич чем только мог старался оказать мне внимание; получая из дому обед, он распорядился, чтобы все приносилось в количестве, достаточном на двоих, и так настойчиво просил меня разделять его трапезу, что я не мог отказать ему в этом; с своей стороны жена Родзевича, видимо, прилагала все усилия, чтоб поддержать славу литовской кухни. Все было действительно очень вкусно, но меня поражало крайнее изобилие масла, что раз я и позволил себе высказать Родзевичу. "А это нарочно для вас делается: ведь у нас общее мнение, что русские любят, чтобы всякое кушанье непременно плавало в масле".