В это время я был уже женат и имел в краткосрочной аренде типографию Тиблена и К°, даже вел переговоры о покупке ее (со мной входили компанионами Н. А. Неклюдов и В. О. Ковалевский) и весь был занят этим делом. 10 декабря из военного министерства заявился в контору типографии какой-то чиновник с крайне спешным заказом.
Я сделал смету, а он обещал быть у меня на другой день с ответом. 11 декабря рано утром будит меня прислуга: "Вас спрашивает какой-то военный". Я подумал, что это вчерашний господин, быстро оделся и вышел в залу. Но там увидел совсем другое: военного в общекавалерийской форме (тогда ее нередко носили жандармские офицеры) и еще целую свиту вместе с полицейским приставом. Я догадался, в чем дело. Офицер (помнится, капитан Окунев) заявил, что имеет распоряжение произвести у меня обыск; письменного документа, конечно, никакого не предъявил. Приступили к делу. Ни в кабинете, ни в зале решительно ничего не оказалось; пожелали пройти в другие комнаты, и прежде всего в спальную; капитан Окунев был настолько деликатен, что разрешил мне самому разбудить жену (она еще спала). Не легко мне было это сделать, особенно принимая во внимание, что жена была в самых последних неделях беременности. Я постоял некоторое время у кровати, наконец, принялся тихонько будить жену.
-- Надо вставать, мой друг.
-- Ах, оставь меня, мне спать хочется.
-- Нельзя, там с обыском пришли.
Жена сначала ничего не поняла, пришлось еще раз повторить роковую весть.
Осмотрели спальную и все остальное помещение и опять ничего не нашли, кроме самых обыкновенных типографских корректур, хотя потом Окунев и рассказывал одному моему знакомому, что у меня забрали массу польских прокламаций.
Когда процедура обыска была закончена, Окунев заявил:
-- А теперь я попрошу вас последовать за мной.
-- Куда?
-- Сами скоро узнаете.
Допуская вероятность, по бывшему со мною случаю в 1863 г., что меня, может быть, вызывают в качестве свидетеля по какому-нибудь делу, я несколько франтовато оделся, но через какие-нибудь полчаса очутился в III Отделении. Там, однако, не посадили меня в номер, а оставили не то в прихожей, не то в дежурной. Было около девяти часов утра; от нечего делать стал перелистывать лежавшую тут исходящую книгу. В ней оказалась копия с телеграммы следующего содержания: "Назначить к арестованному двух жандармов". -- "Должно быть, арестовали какую-нибудь очень важную личность, что для охраны его требуют двух жандармов", -- подумал я. Между тем время шло, и мне стало надоедать оставаться в неизвестности; был, должно быть, четверг, а в субботу предстоял расчет рабочих по типографии. Увидев какого-то проходившего офицера, я обратился к нему: "Я желал бы видеть полковника Мезенцева (он тогда исправлял обязанности управляющего III Отделением); у меня в субботу расчет рабочих, и мне крайне необходимо знать -- буду ли я отпущен по разборке моих бумаг или задержан; в прошлом году в типографии были беспорядки, потому что, вызванный в комиссию в качестве свидетеля, я не имел возможности своевременно произвести расчет рабочих". Через некоторое время офицер возвратился и объявил мне: "Вы сегодня же препровождаетесь в Вильно, вам разрешается кого-нибудь вызвать по вашим делам".
Если бы мне в эту минуту сказали: "Вы высылаетесь в Камчатку", -- я был бы менее удивлен, чем когда услышал, что меня отправляют в Вильно. По какому поводу? Конечно, в ту же минуту написал записку Александру Антоновичу Жуку [О нем не раз упоминается в моих "Из воспоминаний прошлого", в главе "Земля и воля". (Прим. Л. Ф. Пантелеева)], -- он жил в том же доме, где и я, и управлял книжным магазином Н. Тиблена (Васильевский остров, 8-я линия, в бывшем доме Задлера). При свидании с Жуком я просил его ничего не говорить жене, что меня препровождают в Вильно (там тогда был еще М. Н. Муравьев), но, конечно, сообщить об этом моему тестю В. Н. Латкину.
После свидания с Жуком меня спросили, не желаю ли я пообедать, причем объяснили, что обед будет доставлен из ресторана, и если я пью вино, то какое желаю иметь. Я, конечно, не отказался и за довольно хорошим и обильным обедом выпил целую бутылку красного вина. А затем тронулись в путь, и только тут я сообразил, для какого арестованного понадобилось два жандарма. Ехали в общем вагоне.