"Земля и воля" - 17

 С небольшим через два года после закрытия "Земли и воли" раздался выстрел 4 апреля. Из лиц, близких к Каракозову, никто не принадлежал к "Земле и воле"; в официальном изложении каракозовского дела нигде даже и не упоминается о "Земле и воле". По каракозовскому делу судился и был сослан на поселение в отдаленные места Сибири И. А. Худяков, исключенный из Московского университета по леонтьевской истории. Не помню, кто меня с ним познакомил (кажется, Княгининский), только он бывал у меня в 1862/63 г. Тогда трудно было сказать, что это за человек; с одной стороны, его симпатии были направлены к области народного эпоса, и несомненно из него мог выработаться незаурядный специалист; он даже пытался издавать журнал, специально посвященный народной поэзии, но не получил разрешения. А с другой стороны, его начинали интересовать текущие общественные дела, и как будто сказывалось желание занять несколько активное положение. Несмотря на это, я не решился завести с ним прямой разговор; также и Утин, к которому он захаживал, удержался от искушения привлечь его к "Земле и воле". Затем он уехал из Петербурга, очутился в Швейцарии. И вдруг, к великому моему удивлению (я тогда был уже в Сибири), всплыл в каракозовском деле. Он оговорил Г. З. Елисеева и притом очень сильно; Г. З., конечно, отрицал показания Худякова и в конце, концов был выпущен. Что побудило Худякова сделать оговор на Елисеева и при каких обстоятельствах это произошло -- осталось, кажется, невыясненным [В "Автобиографии" Худякова (изданной за границей в 1882 г.) об этом обстоятельстве нет ни одного слова. По этой "Автобиографии", правда с 1865 г., то есть со времени возвращения Худякова из-за границы, имеющей скорее характер черновых, незаконченных набросков, трудно определить его действительное участие в деле Каракозова. Он отрицал, что ему было известно о замысле Каракозова, отрицал показание последнего, что дал ему деньги на покупку револьвера; между тем в одном месте он говорит: "Если б не ненависть к комиссии (следственной); то, кажется, я сознался бы во всем, что могло вести одного меня на виселицу"; а несколько ранее читаем (по поводу оговора Каракозова на Кобылина и Худякова): "...и, конечно, не раскаяние побудило его делать -- и притом ложные -- оговоры". (Прим. Л. Ф. Пантелеева)].

 Что сталось потом с наиболее видными деятелями "Земли и воли"? Утин, живя в Женеве, одно время играл довольно видную роль в рядах европейской социалистической партии, редактировал в Женеве социалистическую газету, был членом Интернационала и особенно близко сошелся с Марксом; ему принадлежал доклад на Гаагском конгрессе, где был исключен из Интернационала Бакунин. Был с ним в Швейцарии один неприятный случай: кажется, не по разуму усердные приверженцы Бакунина сильно избили его; дело происходило в Цюрихе. В начале 70-х гг. Утин бросил политическую деятельность, занялся металлургическим делом и стал поверенным Полякова, Лохвицкого по заграничным заказам для железных дорог. Между тем вспыхнула война 1877 г.; Поляков строил железную дорогу в тылу русской армии; нуждаясь в личных услугах Утина, он выхлопотал ему разрешение вернуться в Россию. Затем одно время Утин управлял на Урале Сергиеуфалийскими железными заводами Гинзбурга и Кo; умер в половине 80-х гг. С чем-то за год до его смерти мне довелось с ним видеться. Хотя я знал, что он совсем забросил политику и с прошлым совершенно порвал, все же был рад с ним видеться. Он даже физически изменился до неузнаваемости: вместо прежнего тончавого красивого юноши передо мной был обрюзглый, распухший человек, смотревший старше своих лет (ему всего было около сорока двух лет); он даже потерял чистый русский акцент, стал цокать. Встретились мы как будто старые друзья, говорили на "ты", но наша почти часовая беседа шла: он говорил об Урале, а я о другом промышленном деле. Ни звука о чем-нибудь другом, и распрощались мы, не связавши себя ни одним словом насчет будущей встречи.

 Рымаренко умер, кажется, вскоре по окончании его дела, если только не во время его производства. Раз мне пришлось встретиться с сенатором Геддой; он говорил о Рымаренко как о молодом человеке, возбудившем живейшую симпатию в его судьях, в числе которых был и сам Гедда.