"Земля и воля" - 10

 Теперь я скажу несколько слов о главных членах нашего кружка. Н. Утин имел широкие связи между бывшими студентами, особенно опирался на очень большой кружок, во главе которого стояли Судакевич и Островский; этот кружок был известен под именем "Петербургской коммуны". Вне этой среды, хотя у Утина и были знакомства, главным образом в литературном мире, он, однако, не имел никакого влияния; связей в среднем классе у него совсем не было. Утин отличался даром слова, только часто переходил в излишний пафос; тем не менее, на этом главным образом и держалось его влияние среди молодежи. При случае мог сочинить стихи; так, послание к Михайлову от студентов, сидевших в Петропавловской крепости, вышло из-под пера Утина. До осени 1861 г. это был очень занимающийся студент (историко-филологического факультета) и на третьем курсе получил золотую медаль за работу об Аполлонии Тианском [Конкурентом у него был Писарев. В своих воспоминаниях о Петербургском университете Писарев весьма зло рассказывает, как ему хотели присудить золотую медаль за бойкость изложения. В факультете у некоторых профессоров явилось совершенно неосновательное подозрение, что Утин не сам писал представленную им работу, а поводом к тому было то, что сестра Утина, Любовь Исаковна, была замужем за М. М. Стасюлевичем. (Прим. Л. Ф. Пантелеева)]. Потом, конечно, всякая наука до такой степени была отложена в сторону, что он ни в 1862 г., ни даже в 1863 г. и не подумал сдать кандидатский экзамен, что ему не стоило бы большого труда. Тогда направление Утина было чисто политическое; от предшествующего времени он не вынес никакого ознакомления с социально-экономическими вопросами; а теперь, отдавшись агитации, едва успевал пробегать журналы. Ни дальновидностью суждения, ни особенною способностью легко разбираться в путанице текущих явлений он не отличался. Правда, ему было всего двадцать один год, но как-то не чувствовалось, что в нем есть серьезные задатки настоящего общественного деятеля. Многим, вероятно, и тогда не раз приходило на мысль -- надолго ли хватит этого возбуждения и не является ли в нем преобладающим элементом скорее желание играть роль, чем искреннее чувство человека, всецело отдавшегося известной идее. Хотя и сын очень богатого человека [Выкрест из евреев, состояние составил на откупах; потом все прожил. (Прим. Л. Ф. Пантелеева)], он, однако, располагал довольно умеренными средствами -- кажется, получал сто двадцать пять рублей в месяц на свои карманные расходы [Кульчицкий (стр. 339) выражается об Утине: "Был склонен к интригам". Насколько я знал Утина по петербургскому времени, слова Кульчицкого не могут быть прилагаемы к Утину. (Прим. Л. Ф. Пантелеева)].

 Александр Антонович Жук до крепости почти никому не был известен; хотя и поляк (если не ошибаюсь, из внутренних губерний), он к польской корпорации никаких отношений не имел и держал себя как настоящий русский. В студенческой истории сколько-нибудь заметной роли не играл; но он обратил на себя внимание в крепости своим умом, выдержанностью и очень строгим нравственным критерием, который он ярко выдвигал при суждении о людях в их общественной деятельности.

 Мих. Сем. Гулевич объявился совершенно неожиданно; он был сначала студентом Харьковского университета, имел некоторое касательство к кружку Бекмана, но уцелел; затем перешел в Петербургский университет. В студенческой истории тоже не принадлежал к видным деятелям; он всплыл перед выборами во II отделение при Литературном фонде; кто-то указал на него, что он имеет большие связи между студентами-малороссами и очень влиятелен. Это был человек живой, находчивый, остроумный; но так как старое студенчество сильно поредело с осени 1862 г., то на самом деле связей у него не было. Господин а-la Вирхов по своим профессиональным занятиям, естественно, не мог работать в тесном смысле этого слова; он едва находил время бывать на собраниях кружка (который я уже буду далее называть комитетом, -- так он сам стал себя величать). Но мы на это не были в претензии; наши расчеты были на его связи, которые, по меньшей мере, должны были дать нам некоторые материальные средства. Главное же -- "близкий человек к Чернышевскому", "друг Добролюбова" (никому и в голову не приходило проверить, насколько все это так), мы просто за честь ставили себе иметь его среди нас. К тому же он всегда выражался такими отборными фразами истинного демократа, правда, несколько ходячими, но мы их истолковывали в том смысле, что он не способен ни на какие компромиссы. При случае он умел подчеркнуть свое действительно демократическое происхождение.

 Выпустили первый номер под заголовком: "Свобода"; средактирован он был несравненно удачнее, чем "К образованным классам", и был замечен. Н. Тиблен, напр., прочитав его (собственно, небольшой листок), сейчас же запустил руку в карман и вручил мне двести рублей: Ник. Ник. Страхов капиталами не обладал и явного оказательства сочувствия не заявил, но выразился приблизительно так: "Это совсем не похоже на "Молодую Россию", -- видно, что прокламация выпущена людьми, которые понимают, как надо говорить с обществом". Молодежь выражала нетерпеливое желание -- скоро ли будет продолжение. Вообще этот номер несколько поднял фонды "Земли и воли"; сужу по себе, приобщение к обществу пошло живее; я лично вскоре имел более или менее прямые отношения человекам к двадцати; из них более половины были военные (в числе их Гейне, впоследствии Фрей) или только что вышедшие в отставку.