"Земля и воля" - 11

 Однако после временного оживления дело пошло все-таки не бойко, можно даже сказать, что почти и совсем остановилось. Господин с пенсне все продолжал твердить о своих связях, каких-то организующихся кружках, но на деле этого не было заметно; денег через него почти не поступало, а как только заходил разговор о выпуске новой прокламации или командировке куда-нибудь -- он не указывал никаких средств. Господин а-la Вирхов услаждал нас рассказами вроде следующих: "Видел вчера Григория Захаровича (Елисеева), разговор у нас был по душе: "Не могут долго идти так дела, -- говорил Григорий Захарович, -- и кто это понимает, тому надо быть наготове". Или: "Был у Николая Алексеевича (Некрасова), сильно хандрит; говорит, что без Николая Гавриловича не знает, как и быть, даже писать ничего не может. Сообщил между прочим, что в правительственных кругах большая тревога и что надо ждать еще усиления реакции". К слову сказать, кроме личного взноса, никаких других денег от господина а-la Вирхов не поступало.

 А. А. Жук решительно никого не привлек к делу, если не считать мало внушавшего доверие Гомзена (бывшего студента), сильно зашибавшего [Кажется, Полина Карловна Пащенко, жившая тогда с Н. С. Алейниковым, большая приятельница Жука, была несколько осведомлена насчет "Земли и воли"; но сам Алейников, хотя и называл себя учеником Грановского и большим поклонником Герцена, не считался в нашем кружке человеком подходящим. Н. С. Аленников был одно время директором "Кавказа и Меркурия", присяжным поверенным, директором Владикавказской ж. д.; помнится, в 90-х гг. покончил самоубийством. (Прим. Л. Ф. Пантелеева)].

 М. С. Гулевич на заседаниях только острил да выдумывал разные пустяки, "чтобы испортить пищеварение начальству", как он любил выражаться; впрочем, у одной барышни (М. А. Эйнвальд), классной дамы, устроил небольшой склад. Должно, однако, сказать, что Жук и Гулевич, когда в том была надобность, отправлялись в нашу типографию и там работали.

 Прежде всего, неясно была поставлена ближайшая цель: расширять ли организацию вербовкой членов, собиранием денежных средств, и только -- до поры до времени, или рядом с этим проявлять и еще какую-нибудь деятельность. Будучи в центре, мы, конечно, отлично знали, что "Земля и воля" находится в самой первичной стадии развития, что ей слишком рано думать о каких-нибудь активных проявлениях; но, с другой стороны, нам постоянно приходилось выслушивать неудовольствия, что комитет, видимо, ничего не делает. А как только заходила речь о деятельности, то ничего другого, кроме выпуска прокламаций, не представлялось, хотя вера в их действительное значение и тогда была невелика. Конечно, не раз подымались разговоры о необходимости прямой пропаганды в народе, но это представлялось возможным лишь в некотором будущем, и даже довольно неопределенном; из наличного состава "Земли и воли" решительно не на ком было остановиться для деятельности в этом направлении. Говоря это, я, конечно, имею в виду петербургских членов, так как о провинциальных комитет не имел никакого понятия -- знал только фамилии некоторых из них в Москве, Н.-Новгороде, Саратове. К этому еще надо прибавить: если и теперь, спустя сорок лет, народная масса есть своего рода загадочный сфинкс, то в те времена она представляла из себя настоящую terra incognita [неизвестная страна (лат)].

 Вот как-то раз собрались, помню даже -- на квартире Гулевича, кажется в Ковенском переулке. По обыкновению, господин с пенсне заводит речь, что получены очень хорошие известия с такого-то места.

 "Это мы от вас давно слышим, -- прервал неожиданно господин а-la Вирхов, -- а на деле ничего не видим; вы нам только пыль в глаза пускаете (на эту тему у нас нередко бывали сепаратные разговоры, -- по меньшей мере, что он скрывает от нас свои связи); без вас мы начали было работать, даже выпустили прокламацию, а теперь, убаюкиваемые вашими рассказами, сидим на одном месте. Я прямо заявляю, что не верю вам и не могу оставаться с вами в одном деле и выхожу из комитета".

 Господин с пенсне горячо возражал, заверял в своей преданности общему делу; если его считают помехой, то он готов выйти из комитета и сейчас же передать кому-нибудь из товарищей те связи, которые имеет. Утин и я, боясь распадения комитета, старались успокоить страсти; но господин а-la Вирхов еще раз решительно заявил, что выходит из комитета; он, конечно, не отказывается, чем может, быть полезным обществу. Вслед за ним такую же декларацию сделал и Жук; его лишь из вежливости просили взять ее обратно, но не настаивали. Господин с пенсне не повторил своих слов о готовности выйти из комитета, и мы таким образом остались вчетвером.

 Хотя мы, то есть Утин, Гулевич и я, не особенно верили в рассказы господина с пенсне, однако скоро сообразили, что господин а-la Вирхов просто разыграл комедию, чтобы под благовидным предлогом уйти из комитета. Мы в его выходе беды большой не видели: пользы от него не было никакой; он привлек всего лишь одну барышню [Н. П. Суслову, да еще доктора Покровского, впоследствии профессора в Киеве; впрочем, все участие Покровского выразилось в скромном денежном взносе, да раз что-то принял на хранение в академию. (Прим. Л. Ф. Пантелеева)], нам всем хорошо известную и которую каждый из нас без малейшего труда мог приобщить к делу. И господин с пенсне и господин а-la Вирхов, оба были одинаково порядочные фразеры, но была между ними и существенная разница. По образованию их нельзя было и сравнивать; господин а-la Вирхов вне его специальности, о которой не мое дело судить, был человек совершенно невежественный и ограниченный, как попугай, повторявший некоторые ходячие взгляды. Как сейчас его вижу: раз он стал мне объяснять, что революция дело очень легкое. "Припомните, -- говорил он, -- как началась революция в Вене в 1848 г., -- из общества раздачи бедным супа (это он вычитал в одной из статей Чернышевского). Стоит только начать, а там и пойдет и пойдет...". Было бы явною несправедливостью то же сказать о господине с пенсне; прекрасное знание иностранных языков делало для него доступною научную европейскую литературу; судя по некоторым его литературным опытам того времени, он мог стать заметным деятелем. Но самое существенное отличие состояло в том, что господин а-la Вирхов, -- это вполне подтверждается всем его поведением, как ближайшим, так и последующим, -- выражаясь деликатно, уж очень был не храброго характера. Он, например, впоследствии посылал из Москвы деньги сыновьям Н. Г., но делал это от имени своего лакея (то есть сдавались деньги на почту от имени лакея). Он скоро сообразил, что лучше вовремя подобру-поздорову убраться, да еще с высоко поднятым челом. Иначе себя держал господин с пенсне: желание играть роль ставило его иногда в рискованное положение, и он не только не уклонялся, но даже без всякой надобности шел иногда на прямую опасность; так, напр., отправлялся в нашу типографию и там работал. Впрочем, кроме господина а-la Вирхов, мы все это делали, так сказать для анкуражирования настоящих работников из кружка Судакевича и других.