"Земля и воля" - 8

О поездке в Петрозаводск ни одну минуту и не думал; еще в Петербурге Матвей Яковлевич Свириденко [Управлял магазином Кожанчикова; с университетским образованием, из кружка Рыбникова, Козлова и др.; большой приятель Н. И. Костомарова и для своего времени очень интересная личность; умер в конце 1864 г. (Прим. Л. Ф. Пантелеева)], старый приятель Рыбникова, дал о нем такую аттестацию, которая мало подавала надежд, что его можно привлечь на сторону "Земли и воли"; теперь же, после петербургских событий, особенно арестов Чернышевского, Н. Серно-Соловьевича, нечего было об этом и думать. Сунуться на Волгу, не имея никаких рекомендаций, было совершенно невозможно; к тому же в Вологде я попал в положение полуподнадзорного, так что лишь с трудом оттуда выбрался. В то же время у меня, по неопытности, не было при себе настоящего вида, и я нигде не мог получить подорожной; ни господин с пенсне, ни Н. Серно-Соловьевич о практической стороне поездки и словом не обмолвились.

 Проезжая через Москву, я уже не нашел Зайчневского, Аргиропуло был переведен в Мясницкую больницу, где он и умер в декабре того же года; [По вскрытии оказалось воспаление мозговых оболочек и мозга. (Прим. Л. Ф. Пантелеева)] никого из кружка не видал, он перестал существовать [По приезде в Петербург узнаю, что Суворов за что-то сердится на меня; иду к Суворову. Прежде всего встречаю Четыркина. "Ну, батюшка, отблагодарили же вы князя за письмо". -- "Да уверяю вас, что это, должно быть, сплетни жандармского полковника Зарина". Но вот и сам Суворов. "А, Пантелеев, вы и в Вологде не усидели спокойно". Тогда я рассказал ему, какие глупости распространял обо мне Зарин, а также об объяснении, которое имел Левашев с вице-губернатором Лавровым. "Это так было?" -- "Совершенно так". -- "Ну, хорошо; я и скажу Долгорукому, что сам наводил справки в Вологде и что все сообщенное о вас Зариным чистая выдумка". Уезжая из Вологды, я спросил Бекмана, не даст ли он мне разрешения попросить Суворова, чтобы тот похлопотал о переводе его на юг; Бекман разрешил мне это. Теперь, пользуясь добрым настроением Суворова, я обратился к нему с ходатайством о Бекмане и выставил его как жертву бессердечия Зарина. "Подайте мне докладную записку", -- ответил Суворов. Через день я вручил Суворову записку о Бекмане. Но вот прошла какая-нибудь неделя или немного более, и я узнаю, что Бекман и все его бывшие товарищи, разосланные по разным городам (Завадский, Зеленский, Португалов), арестованы и привезены в Петербург. Их почему-то заподозрили в прикосновении к новому, черниговскому делу, кажется Лободы. "Ну, -- подумал я, -- теперь Суворов не на шутку рассердится на меня; вероятно, подумает, что я заранее знал, что Бекману может угрожать арест, и вмешательством Суворова хотел несколько парировать эту беду". Иду к Суворову; и опять прежде всего наталкиваюсь на Четыркина. "Ну, батюшка, удружили вы князю, он о вашем Бекмане лично говорил с Долгоруким и Валуевым; те отвечали, что пусть войдет с письменным ходатайством. Уж были готовы бумаги и подписаны князем, оставалось только отправить их; но в эту самую минуту получается список арестантов Петропавловской крепости, и там вижу, что в числе их ваш Бекман. Долгорукий даже выговаривал князю, что он берется ходатайствовать за лиц, которые даже и в ссылке не оставляют своих дел". Но вот выходит в приемную сам Суворов и, заметив меня, самым добродушным тоном сказал: "Ну, теперь я ничего не могу сделать в пользу вашего Бекмана: он опять арестован и сидит в Петропавловской крепости" Я горячо стал объяснять, что арест Бекмана произошел несомненно по недоразумению. И действительно, месяца через два-три Бекман и его товарищи были освобождены, никаких за ними новых прегрешений не оказалось. Бекмана перевели в Самару; но арест окончательно подорвал его здоровье, и он вскоре умер. (Прим. Л. Ф Пантелеева)].

 Вернувшись в Петербург, конечно первым делом вижусь с Утиным; от него узнал, что арестован и Рымаренко, а господин с пенсне куда-то уехал, и нет о нем никаких слухов.

 -- С кем же ты сносишься?

 -- Ни с кем; знаешь ли, что я думаю: никакого теперь комитета нет.

 -- Да ведь не один же Николай Серно-Соловьевич составлял комитет; кто с ним мог быть близок?

 По некотором соображении остановились на А. Н. Энгельгардте. Дальше, с Чернышевским был близок <П. И. Боков> -- господин а-la Вирхов (так буду его называть, потому что он одевался в бархатный пиджак); знал он и Н. Серно-Соловьевича, должно быть, или принимал участие, или по крайней мере мог быть хорошо осведомлен. Решили, что я повидаю Энгельгардта, а Утин переговорит с господином а-la Вирхов.