Петербургские пожары - 5

 Сколько мне помнится, следственное дело о петербургских пожарах не было публиковано; в последующее время (особенно после симбирского пожара) в известном лагере завиняли следственную комиссию, что она или не хотела или не сумела добраться до настоящих корней; потому я считаю нелишним упомянуть здесь об одном из выдающихся членов этой комиссии. То был Ростислав Захарович Столбовский (он умер в 1867 г. в должности председателя с.-петербургской управы благочиния), тесть и единомышленник В. Д. Скарятина, который, таким образом, был отлично осведомлен о ходе пожарного следствия [О Скарятине см. мою заметку в "Минувших годах" (1908, No 12). Скарятин, выехавши из Сибири, отправился вместе с женой за границу; там жена (Ольга Ростиславовна) разошлась с ним и вступила в гражданский брак с эмигрантом Л. Мечниковым (Леон Бранди). От брака с Скарятиным дочь Кончевская (по первому мужу) потом вышла замуж за эмигранта Шишко. В 90-х гг. Скарятин перебрался к Кончевской и, таким образом, опять очутился под одной кровлей со своей первой женой. Оставаясь прежним Скарятиным, он, однако, крайне привязался к Шишко, так что за обедом и чаем их всегда вместе садили. (Прим. Л. Ф. Пантелеева)]. Столбовский, как он сам того не скрывал, много способствовал провалу следствия в смысле политической окраски пожаров. Между тем Столбовский далеко не был каким-нибудь благодушным идеалистом или мечтателем; совсем напротив, это был человек поседелый в полицейской службе. Вот какой случай из своей служебной практики он тогда мне рассказывал. Одно время Столбовский был полицеймейстером в Красноярске. Когда мне пришлось во второй половине 60-х гг. жить в Красноярске, то я часто слыхал от красноярцев: "Был у нас полицеймейстер Столбовский, при нем не было ни грабежей, ни воровства -- он шутить не любил". "Раз, -- говорил мне Столбовский, -- заезжаю я к знакомым и узнаю, что у них пропали каминные часы; я даже знал эти часы. Ни на кого из прислуги подозрения не заявили. Еду от них и думаю -- кто бы мог украсть часы? В это время попадается на улице бродяга (в те времена без особенного повода бродяг в Сибири не забирали); вдруг почему-то мне пришло на ум -- не он ли? Приказал его забрать. Спрашиваю в полиции: "Ты украл часы?" -- "Никак нет". -- "Ну-ка разложите его". Дали ему пятьдесят розог. "Ты украл часы?" -- "Никак нет, ваше высокоблагородие". -- "Разложите его". Дали еще пятьдесят горячих. Опять спрашиваю: "Ты украл часы?" -- "Никак нет". -- "Ну-ка, еще разложите"; а у самого мелькнуло на уме -- неужто я ошибся? Как вдруг бродяга поднялся. "Виноват, ваше высокоблагородие", -- и затем указал, как и куда спровадил часы, которые и были тотчас же разысканы. Знаете, -- заключил свой рассказ Столбовский, -- от долгой практики вырабатывается своего рода полицейское провидение".

 Этот случай он припомнил, когда передавал мне, как удалось ему в комиссии вывести на свежую воду главных лжесвидетелей, которые, кажется, были простым орудием полицейских агентов.

 Не могу, заканчивая о петербургских пожарах, не привести одну заметку, которая тогда обошла все газеты. "Известно, -- говорилось в ней, -- что в духов день бывает гулянье в Летнем саду; по обыкновению, и в этот год собрались туда гуляющие, как вдруг одновременно с начатием пожара раздались крики: "Горим! горим!" -- и вслед за тем поднялась суматоха, начался в полном смысле грабеж, начали срывать бурнусы, вырывать часы и пр., пока не подоспела полиция (если успела)". Очевидцы этого эпизода рассказывали, что действительность далеко превосходила то, что можно вообразить, прочитав приведенное описание. Срывали брошки, вырывали серьги из ушей, прямо хватали за карманы и опоражнивали их. Была ли следственной комиссией установлена какая-нибудь связь между пожаром Апраксиного двора и эпизодом в Летнем саду -- это осталось неизвестным.

 Когда исход следствия о пожарах стал известен, в значительной части общества сказалась реакция в противоположном направлении, -- точно стало стыдно за позорное обвинение, взведенное на молодежь; все стали открещиваться, произошло нечто вроде известной сцены из "Ревизора". К чести Скарятина, который тогда выступил в роли публициста-охранителя, он еще 6 июня писал: "Мы не хотим верить всем этим подозрениям, пока формальное следствие не обнаружит факта... Одни думают, что бессмысленные агитаторы хотят создать пролетариат... пропаганда хочет ожесточить народ... мы этому не верим", а 17 августа оповестил, что солидарность петербургских пожаров с политикой -- не доказана; и, кажется, никогда впоследствии не позволял себе каких-нибудь двусмысленных выходок по поводу петербургских пожаров. Но "Молодую Россию" он не забывал, и пока "Весть" существовала, в ней нередко можно было встретить ссылки на нее для доказательства того, какие ужасы могут ожидать Россию от распространения социально-демократических идей. Хотя Скарятин начиная с 1862 г. не раз печатно заявлял, что не верит в силу революционной партии в России, но "Молодая Россия" служила ему крупным полемическим козырем в борьбе с "Современником" и пережившими его эпигонами.

 Тягостное обвинение, взведенное на учащуюся молодежь, рассеялось, но на светлом небе 60-х гг. осталось дымчатое облако -- слово "реакция" было произнесено; и никакие уверения Скарятина, что толки о ней не имеют ни малейшего основания, не достигали своей цели...