Шаламов - 10

Никакой квартиры у Шаламова не было — была комната в общей квартире и он обманом был водворен в Дом для престарелых. А главное, писались «Колымские рассказы» совсем не раздавленным, а мощным, небывало мужественным человеком, боровшимся практически в одиночку как с советским гибельным для человека режимом, так и с хорошо устроившейся за его счет советской интеллигенцией.

К тому же надо понимать, что положение Шаламова было сложнее, чем чьё бы то ни было. Варлам Тихонович был из молодых троцкистов. Он на всю жизнь отказался от мира своего отца — известного православного священника. Хотя по оставленному мне эпиграфу к его стихам видно, что Царствие Твое (написанное Шаламовым именно так, с прописных букв) не было ему чуждо.

Я думаю, что троцкизм для Варлама Тихоновича был важен и как новая серьёзная левая философская идея (хотя у него есть, конечно, совершенно возмутительные места, скажем, в его «Четвёртой Вологде», где он радуется расстрелам, которые осуществлял Кедров), и тем, что Троцкий был в эти годы сторонником свободы. Хотя бы за свободу слова, свободу мысли, дискуссии, хотя бы для самого себя и своих союзников. И к тому же Шаламов и как начинающий писатель был из круга формалистов и «леваков», ЛЕФа, семинаров Третьякова, дома Бриков. А советский либерализм, конечно, не имел философской опоры, если не считать «Из-под глыб» или заявлений Солженицына, которые интуитивно, инстинктивно были правыми, а значит достаточно далекими от мировоззрения Шаламова, для которого не бытописательство, а философское определение мира оставалось важнейшей задачей.

Я думаю, что из левой идеологии, модернистической поэтики, которые сейчас уходят, слава Богу, в прошлое, выросло не так уж много великих творцов. Среди них, конечно, Пикассо, может быть, Малевич с его анархистским прошлым и Эйзенштейн, но единственный подлинно великий в мировой литературе ХХ века как порождение левой культуры и левой общественной мысли, и лефовской школы был как раз Варлам Тихонович Шаламов, куда более значительный, чем Маяковский. Потому что и поэтика и  подготовленность Шаламова к этому новому и беспощадному миру, который он видел в самой чудовищной форме, к совершенно другой природе человека и сделала его  великим писателем, позволила написать ему реквием по России и задать все основные вопросы о человеческой природе.

Ведь Шаламов никогда не отказался от своих юношеских взглядов, не называл их ошибочными, не критиковал никого из современников. Помню, с каким отвращением к беспамятности, к безграмотности он говорил мне, что теперь всегда ставят рядом (после текстов Ленина) Каменева и Зиновьева, а они были совсем разные люди и совсем не похожие друг на друга политические деятели. У Шаламова эта память оставалась живой, важной для него. Впрочем, здесь я не был для него заинтересованным собеседником. Но поэтому для Шаламова так важен был диалог с Асмусом — попытки философского (конечно, далеко не такого левого, как в молодости) осмысления мира, для Варлама Тихоновича были не менее важны (природы природствующей и оприродствованной), чем вопросы поэтики и структуры произведения искусства. Он пробовал говорить и со мной, неожиданно большой интерес проявлял к философской поэзии Михаила Кузмина, но я не был готов к серьезным философским размышлениям.