Шаламов - 2

С Варламом Тихоновичем меня познакомил замечательный человек и очень хороший поэт — Валентин Валентинович Португалов, с которым мы были очень дружны. Любовь Васильевна Португалова, его вдова, умершая только несколько лет назад, была последним человеком знавшим Шаламова еще на Колыме. В последние годы ее жизни я всё уговаривал Любовь Васильевну хоть что-то написать: ей было тяжело, она всё время откладывала с воспоминаниями. Внучка Воронского, которая приходила к ней, в свою очередь тоже всё тянула и тянула с магнитофонной записью. И так, это, насколько я понимаю, ничем не кончилось. То, что раньше можно было услышать от живого человека или прочесть в его записках, теперь приходится вспоминать в случайных отрывках.

С Валентином Валентиновичем мы были знакомы, я думаю, года с 1962. Сначала по всяким книжным интересам. Вообще, среди моих знакомых было много людей, вернувшихся с Колымы. Во время своего ареста он был молодым поэтом из круга Багрицкого. Елена Георгиевна Боннэр, которая дружила с сыном Багрицкого, постоянно и с удовольствием вспоминала Вальку Португалова, который часто бывал в доме поэта в Кунцево. Я думаю, году в 37-м, когда он учился в Литературном институте, вероятно, уже в том его варианте, который был выделен из ИФЛИ, его благополучно посадила тоже известная советская поэтесса Екатерина Шевелева, как он говорил (а тогда его однокурсница), за антисоветские стихи и разговоры. Он попал на Колыму. К счастью, там попал в театр и выжил. И с колымских времен был знаком с Варламом Тихоновичем.

Я ко времени нашего знакомства бросил институт ГВФ в Риге, и совершенно случайно, без всякого моего на то желания, поступил на факультет журналистики МГУ, где начал устраивать «вечера забытой поэзии». На самом деле героями вечеров были поэты, репрессированные, попавшие  в лагеря или расстрелянные. Начался цикл «забытых поэтов» с вечера Саши Морозова, посвящённого О. Э. Мандельштаму. Анна Андреевна Ахматова прийти отказалась, узнав, что там аудитория всего на 150 человек (16-я аудитория в старом здании, амфитеатром и довольно торжественная). Она меня долго обо всём расспрашивала, потом сказала: «Нет. Так в Московский университет я вернуться не могу». Потом были вечера попеременно московских и петербургских поэтов. Из питерских – Хармс и Олейников.  Серёжа Чудаков однажды выскочил и вдруг стал с трибуны пересказывать статью из «Times» — кажется, на вечере Олейникова (об этом вспоминает Олег Михайлов). И это было очень по-обэриутски. Из московских поэтов были Пулькин, Георгий Оболдуев. Московских поэтов для «Вечеров» предлагал чаще всего Португалов, и не раз Валентин Валентинович мне говорил, что надо бы устроить вечер Варлама Тихоновича.

Для начала Валентин Валентинович меня просто привёл к Шаламову. Шаламов в это время был женат на очень симпатичной, с первого взгляда вызывающей доброе к себе отношение поэтессе и редакторе, кажется, издательства «Советский писатель» — Ольге Сергеевне Неклюдовой. Они жили в одном из домов, построенных немцами на Хорошёвском шоссе, на углу с Беговой (сейчас этих домов там не осталось). В нём была маленькая двухкомнатная, очень характерная самыми своими приятными чертами московская интеллигентная квартира того времени. Я уж не говорю об очаровательной хозяйке и высоком интеллигентном её юном сыне. Естественно, над диваном висела полка, на которой были первые дореволюционные издания, — никаких других тогда не было — Мандельштама, Ахматовой, Белого… Ну, в общем, это был классический интеллигентный московский дом в самой лучшей его форме. Варлам Тихонович в этом доме был заметно чужим. Помню, мы пришли с Любовью Васильевной и Валентином Валентиновичем. Нас поили чаем… Дома была Ольга Сергеевна и ненадолго выходил из другой комнаты её сын. И, конечно, Варлам Тихонович. Он ничего не ел. Он был совсем не для этого дома. Квартира была маленькая, а он был очень большой. Квартира была — мягкая, а он был угловатый. Потом выяснилось, что он не ел, не пил чай с нами, потому что сам питался только варёной селёдкой с крупой.

Это было лагерное. Это никогда не выветривается. Домбровский в ресторане Союза писателей ел макароны руками, чего старожилы Дома литераторов никак не могли забыть. Я до сих пор пользуюсь обмылками, вместо того чтобы покупать новый кусок мыла. Есть вещи, которые не уходят никогда, которые нельзя переломить.

Позже я бывал у него в другой комнате, в соседнем доме — там же рядом, в его отдельной квартире. И там эти лагерные несмываемые черты были ещё заметнее. Стакан, из которого он пил, был совершенно зелёный, и он утверждал, как всегда очень авторитетно, что он медик, и знает, что в воде микробов больше, чем в воздухе, и поэтому он никогда не мыл стакан. Я уверен в том, что у Неклюдовых  был только один раз, и не помню, говорил ли что-то Варлам Тихонович. Я думаю, что он почти ничего не говорил. Лишь позже я понял почему. Потом, когда я стал бывать у него существенно чаще, он, если случайно появлялся кто-то другой, по лагерной привычке тут же прекращал разговор или переводил его на какие-то несущественные темы. О серьезных вещах он мог говорить только вдвоём. Чтобы не было второго свидетеля.