Трагедия Николая Харджиева - 10

Так или иначе, Харджиев, глубоко презиравший Катаняна, оказался оттеснен в это время от работы над наследством одного из двух величайших русских поэтов, изучению и пониманию наследства которых он посвятил свою жизнь. Но его единственная статья (точнее — отдельные заметки на 40 страницах в 700 страничном томе) и сегодня поражает тонкостью анализа стиха и бесконечным богатством сопоставлений.

Через несколько лет все, в гораздо более жесткой форме повторилось и со вторым важнейшим для всей жизни Харджиева поэтом — Велимиром Хлебниковым, для полноценного издания которого, казалось, наступило, наконец, время. Эта новая драма Харджиева, происходившая уже почти на моих глазах, должна была быть мне понятна, но Николай Иванович не был мне интересен, и в результате я, знакомый с Владимиром Николаевичем Орловым — главным редактором «Библиотеки поэта» (который, правда, не любил ни Хлебникова, ни Харджиева), обещавшим отдать мне для составления, когда до него дойдет очередь, большой том Ходасевича (он знал, что я постоянно переписывался с Ниной Николаевной Берберовой), совершенно не понимал в 1963 году, что пришел к Николаю Ивановичу уже тогда, когда произошла вторая из цепи его жизненных и творческих катастроф.

По позднейшему рассказу мне Юрия Фрейдина, в 1961 году в планы большой серии «Библиотеки поэта» были включены тома Хлебникова и Мандельштама. После издания, почти случайного (после массовых арестов в 1940 году в плане издательства ничего не оставалось, а тут — друг только что прославленного Сталиным Маяковского), — тома «Неизданного Хлебникова», составленного Харджиевым и Грицем, материалы которого не оставляют сомнений, что Н. Л. Степанов, которому Тынянов доверил издание пятитомника Хлебникова, не понимал сложный, завитушечный почерк поэта, не говоря уже о смысле многих зашифрованных его стихотворений, было ясно, что единственным составителем и комментатором нового издания Хлебникова должен быть только Харджиев. Да Николай Леонидович и не противился передать работу. Но большинство рукописей Хлебникова оставалось у него, и теперь при невозможности их совместной работы, на которую ни один из них не был согласен — вместо того, чтобы отдать их Харджиеву — Степанов сдал рукописи на вполне открытое хранение — в ЦГАЛИ, где все могли ими пользоваться. Но Николай Иванович сидеть месяцами, если не годами целые дни в архиве уже не мог. К тому же сложнейшие стихи — рисунки Хлебникова, испещренные к тому же поправками, ему постоянно — днем и ночью надо было держать в руках, обдумывать и разгадывать, но государственный архив передавать ему для работы рукописи и по закону не мог, и вообще не собирался, а факсимильных копий тогда не было. Таким образом, издание Хлебникова, которое было для Харджиева важнее всех в жизни, стало невозможным. И это было подлинной для него трагедией.

Оставался Мандельштам. Гением, а, главное, поэтом мирового масштаба, как Маяковский, как Хлебников, Харджиев его не считал, но это был бесспорно крупный, хотя и камерный, по мнению Харджиева, поэт. Но зато Мандельштам был очень близким его знакомым, которому даже житейски Николай Иванович много лет помогал. К тому же никто кроме него — блистательного текстолога — не смог бы разобраться в многочисленных, иногда написанных при Харджиеве же вариантах его стихов. Мандельштам и сам хотел видеть Николая Ивановича, с его тончайшим поэтическим слухом, своим издателем и истолкователем.

Сомнений в том, что составителем и комментатором тома должен быть Николай Иванович ни у кого не было. Но для вступительной статьи нужен был авторитетный советский литературовед, а Николай Иванович им не был. Более того — у многих вызывал активное неприятие. Так и мне Орлов сам предлагая составлять и комментировать том Ходасевича, в письме тут же указывает : «Но вопрос о вступительной статье, конечно, совсем иначе решается».

Но для издания в советских условиях тома Мандельштама нужен был человек (кроме желания самой редакции выпустить том стихов и профессионала составителя, комментатора и текстолога) с хоть каким-то советским положением, репутацией и влиянием. Как автор предисловия сперва был выбран вполне достойный, хотя и чуть посторонний Мандельштаму Македонов. Но его предисловие, как и заказанное Лидии Гинзбург руководство не устроило. Время шло, само издание Мандельштама уже находилось под угрозой и написать предисловие в последний момент предложили Дымшицу, который охотно согласился — это было время, когда немногие выжившие возвращались из лагерей, и откровенные советские прихлебалы из литературного мира вдруг начали думать хоть о каких-нибудь венках на свои могилы. Все складывалось удачно, издание могло состояться и состоялось, но получалось так, что и о Мандельштаме, сложном, шифрованном, неотделимом от времени и множества общих друзей будет писать не Харджиев, а какой-то ничего не понимающий Дымшиц. Слава Богу, хотя бы рукописи Мандельштама были большей частью целы и Надежда Яковлевна вновь (как и когда-то в сороковые годы) передала их Харджиеву. Текстологическую работу, работу составителя советского издания он мог пока выполнять без помех.