Трагедия Николая Харджиева - 9

Естественно, в коммунистическом Советском Союзе первым, с чего можно было начать возвращение в публичный открытый мир поэзии и живописи русского авангарда, было творчество революционного «горлана-главаря», «лучшего поэта нашей эпохи» по резолюции Сталина на письме Лили Брик — Владимира Маяковского. А уже как бы рядом с ним можно было вспомнить и других. И действительно «Литературное наследство» выпустило свой новый — 65 — том под названием «Новое о Маяковском». Новым о самом Маяковском было уже то, что главным в его творчестве становились публикации текстов, комментарии и исследования о ранней лирической и футуристической поэзии, а не статьи главного официального биографа Маяковского Виктора Перцова о «Стихах о советском паспорте» и поэме «Владимир Ильич Ленин».

Но начинался том совершенно искаженными цензурой письмами Маяковского к Лиле Брик, с комментариями самой Лили Брик, дальше шли три статьи очередного мужа Лили Юльевны Василия Катаняна, который стал теперь (вместо Перцова) главным «маяковедом», потом была статья библиотекаря музея Маяковского — Динерштейна, и лишь где-то в самом конце затерялась одна статья Николая Ивановича — единственного в этой компании подлинного знатока и исследователя с пониманием, как тончайших особенностей, так и значения для всей европейской поэзии ХХ века стихов Маяковского.

Сестра Маяковского, Людмила Владимировна, ненавидевшая семейство Бриков вообще и Лилю Юльевну в особенности, не дала для публикации в «бриковском» томе писем брата к ней и смогла, после своего возмущенного письма в ЦК стать в центре целого потока ругательных рецензий о 65-ом томе и не допустить запланированного второго (шестьдесят шестого) тома «Нового о Маяковском». Динерштейн в интервью Ивану Толстому полагает, что причиной запрета стали антисемитские взгляды ближайших помощников Суслова, ведь в томе — Зильберштейн (главный редактор «Литературного наследства»), Лиля Брик, Динерштейн. Мне не кажется убедительным это объяснение. Суслов, как секретарь ЦК, принимал участие в антисемитской компании 40-х годов, но сам антисемитом не был, и впоследствии, уже в достаточно трудных условиях не только запретил публикацию в журнале «Октябрь» антисемитского романа «Тля» кочетовского любимца Шевцова (что, впрочем, не помешало отдельному изданию), но и потом вполне очевидно стоял за разгромом «Молодой гвардии» и «Нашего современника» с их заметным антисемитским душком. Он же поддержал Александра Яковлева после его известной статьи в «Литературной газете» об опасности национализма.

Думаю, что участие в этой компании помощников Суслова объяснялось не антисемитизмом, а привычным стремлением партийного лидера сохранять хоть какой-то баланс в советском обществе. Все коммунистические критики, да и вообще советские литературные вожди прямо или косвенно выступили против того, что у них отбирали Маяковского, как одну из важнейших опор советской литературы и пропаганды (думаю, что даже публикация «Несвоевременных мыслей» Горького вызвала бы меньший отпор). К тому же вновь вводились в легальный обиход и даже в процесс изучения множество людей, групп, явлений русской литературы и искусства, казалось бы, навеки похороненных, причем советская художественная элита в этих похоронах, а частью и прямых убийствах (уж во всяком случае — доносах) принимала самое активное участие. Антимаяковская компания стала такой всеобщей, что даже Мариэтта Шагинян написала тогда в «Литературной газете» статью о том, что все эти формалисты и абстракционисты были известными врагами советской власти и не зря же все они сбежали заграницу из Советского Союза к нашим противникам. На что Ахматова откликнулась широко передававшейся тогда репликой:

— Ах, Мариэтточка, разве ты забыла, как мы вместе шли за гробом Казимира.

Мне эту фразу пересказал Сережа Чудаков, сразу же выделив — как это по-ахматовски — не только жизнь, но и гроб.

Но Суслов разгонять столь единодушный в своих протестах Союз советских писателей не собирался, у него, как и у Сталина «других писателей не было», а потому счел, что дальше их дразнить нечего, и второй том «Нового о Маяковском» выпускать не надо.

Могло быть и еще одно соображение. Близость семьи Бриков к НКВД, к Агранову была тогда хорошо известна, и новое руководство КГБ стремилось как-то отдалиться, сократить активность людей, сильно скомпрометированных.